Немного пожить - [85]

Сейчас вы, надеюсь, сможете познакомиться с тем, кого мне послал дьявол, — с моим неожиданным мужчиной.

Они вертят головами: где этот посланник? Я не объясняю, что он отправился бродить в темноте с последним своим кровным родственником в целом свете, о существовании которого не подозревал до сегодняшнего вечера. Не желаю слышать ваше коллективное «ах!». Думаю, он сейчас испытывает робость. Он всегда ненавидел свет рампы и никогда в жизни не был ничьим суженым. Он ждал Правильную Мисс. И вот появляюсь я. Так что он тоже везучий.

Все они все равно ахают.

В этом месте я погружаюсь в несвойственную мне мечтательность. В мистере Кармелли, скажу я вам, я встретила человека, превосходящего всех остальных — никого не хочу обидеть, — хотя бы потому, что сам он считает себя хуже всех. Поймите, я не хочу его унизить, вовсе нет, когда говорю, что он — единственный взрослый мужчина из всех, кого я встречала, который не сомневается, что в половине случаев он смешон. Когда я ему об этом сказала — а мы друг с другом совершенно откровенны, — он ответил, что я единственная женщина, которая против этого не возражает.

После этого Лорел и Харди подошли меня поцеловать. Надеемся, в этот раз все сложится для тебя хорошо, мама, соврали они. Я позволила китайским коктейлям развязать мне язык. «Что вы оба знаете про этот или про последний раз! — сказала я. — Вы — представители вымершего принципа».

— Мы принадлежим к разным партиям, — зачем-то напомнил мне Пен. Я готова пролить по нему слезу: он так же глух и косноязычен, как его папаша.

Я потянула его за одно глухое ухо.

— Кто говорит о политике? Ты представляешь вымерший принцип мужественности.

Только не спрашивайте меня, в чем состоит этот новый принцип.

Вечер завершается стильно: молдавская потаскуха делает своим мобильным телефоном групповое фото. Подозреваю, что она по-прежнему продает фотографии Лорелу и Харди. Я восхищена ее деловой хваткой. Сразу видно, как меняется Восточная Европа.

— Скажите cheese! — просит она.

Я предлагаю сказать «Берил Кармелли» — так улыбки получатся шире.

Совсем поздно в тот же вечер Принцесса пригласила Шими к себе в комнату, посидеть у ее постели для обмена впечатлениями о событиях вечера. Он дал ей время улечься и вошел, когда она уже сидела в постели в ночной рубашке с невинной вышивкой и с черными завязками на шее. Невинной в том смысле, что лишенной упоминания о смерти. Он опустился на массивный индийский стул, тесемки его развязанной бабочки свисали, как у картежника с реки Миссисипи.

— Ну и вечер! — дружно выдохнули оба.

Когда оба очнулись, была уже ночь.

— Боже мой! — воскликнула Принцесса, проснувшись. Шими так и остался дремать на индийском стуле в развязанной бабочке. — Мы провели ночь вместе!

После этого у нее вошло в привычку звать его к себе.

Однажды вечером Шими возвращается с прогулки с Таханом. Пока что он не горит желанием рассказывать об этих прогулках, ссылаясь на эмоциональное выгорание. По его словам, обнаружение племянника, о существовании которого он не подозревал, так сильно на него повлияло, что он никак не разберется со своими впечатлениями. Это не к спеху, заверяет его Принцесса. Но у него есть вопрос.

— Что имеет в виду Тахан, называя вас «великодушной»?

— В каком контексте?

— В контексте ваших отношений.

— Вы имеете в виду моих сыновей?

— Нет, ваши с ним отношения.

— Вам не пришла мысль спросить об этом его самого?

— Мне помешало смущение.

— Что вас смутило?

— То же самое, что всегда вгоняет меня в смущение и не позволяет задавать вопросы. Не хочется демонстрировать всю степень своего невежества.

— Знаете, как говорят? Если не спросить, то и не…

— Поэтому я и спрашиваю у вас.

— Почему он считает меня великодушной? А что, по-вашему, я не великодушна?

— Меня удивило, что он употребил в отношении матери такой странный эпитет. «Любящая», «близкая», «нежная» куда ни шло…

— Можете не продолжать. Мне трудно выносить, как вы ищете слова, чтобы описать мать. Тахан говорил слова, не относящиеся к матерям, по той простой причине, что я никакая не мать.

— Вы Тахану не мать?

— С чего вы вообще взяли, что я ему мать?

— Вы представили его как лучший экземпляр в вашем потомстве.

— Это фигура речи. Я его вырастила.

Шими долго молчит.

— Значит, он не ваш сын от Эфраима?

— Ох, братья, братья! Сколько вам повторять? Я не помню, были ли мы с Эфраимом любовниками. Тех, с кем спишь только для того, чтобы спать, помнишь только тогда, когда нечего забывать. Когда у тебя больше чувств, дело усложняется. Через пограничную линию желания нельзя переступить ни в ту ни в другую сторону. Поэтому даже при прекрасно работающей памяти невозможно сказать точно, как далеко ты зашла туда или сюда.

— Это состояние мне неведомо.

— Уверена, что нет. При виде границы вы пятитесь. Но сейчас у нас речь обо мне. Я могу быть уверена в одном: я никогда не носила ребенка вашего брата.

— Кто же его выносил?

— Не знаю.

(Цыганка, думает Шими. Эфраим угнал ее фургон, а потом похитил ее честь.)

— Разве он вам не говорил?

— Наверное, говорил, только я не помню. Кому какое дело?

(Определенно цыганка.)

— Как кому? Допустим, матери. Допустим, самому Тахану.