Немного ночи - [75]

Розово-закатное землисто-черное картофельное поле, с бесконечными рядами шершавых кустов темно-зеленой ботвы. Мягкие перекаты холмов до горизонта. Белые перистые облака. Синее небо. Белый конь.

Я до сих пор не могу понять, что произошло в том поле. Как будто мне что-то было сказано, и я не смог разобрать слов.

Конь был привязан к могильной ограде. Это было в том месте «Объекта 1200», где с одного, крутого склона оврага мрачной стеной шли на закат дюжие сосны. А по другому, пологому склону – убегало от сосновой пехоты перепуганное поле, разлетаясь картофельными грядами.

Мы с Машкой вышли из сосновой тени и остановились. Прямо из картошки, на холме, торчала в небо серая прямоугольная стела. Ее окружала широкая ажурная решетка из гнутых арматурин. И к решетке был привязан конь. Еще у самой стелы виднелась лохматая человеческая голова, будто человек сидел, привалившись спиной к камню. Конь встряхивал длинной гривой и переступал с ноги на ногу. А закатное солнце светило поверх коня и картошки.

Мы первый раз были в этом месте «объекта».

– Красиво, – сказал я Машке, – Я и не знал, что так близко от города есть такие красивые места.

– Да, – сказала Машка, – Смотри, какой конь.

Мы часто гуляли по полям и лесопосадкам «объекта». Останавливались под развесистым узловатым карагачем или молодым кедром, лежали в обнимку прямо на траве. Иногда пытались взобраться на дерево. Бродили по извилистым дорожным проплешинам. Здесь было почему-то много дорог, свежих, с лужами в черных выбоинах, и полузаросших, мягких от мышиного горошка и дикой клубники. Мы гуляли до темна, чтобы увидеть, как восходит огромная оранжевая луна, похожая на гигантский грейпфрут. Из города луна виделась маленькой и бледной. А здесь я ее однажды принял за ярко освещенное здание на горизонте, а потом – за воздушный шар.

А в тот раз я спросил Машку:

– Что это за могила? С оградой… И кто там сидит?

– Пойдем, посмотрим, – Машка подтолкнула меня вперед.

Мы осторожно спустились в овраг, перешагнули через тихо звенящий ручей, и поднялись по отлогому склону.

Внутри могильной ограды все было вытоптано до голой земли конскими копытами. Конь блестел розовым глазом, дергал пепельно-белой головой, и ограда шаталась от натяжения уздечки. Слышно было, как он дышит, с хрипом и протяжно. Основанием стелы служила квадратная плита сероватого мрамора. На плите, спиной к стеле, сидел щуплый лохматый старик и читал книжку, держа ее на коленях. Его седая голова наклонилась так, что не видно было лица.

– Здравствуйте, – сказал я.

Старик поднял на меня взгляд, но взгляда у него не было. На измятом щетинистом лице поблескивали за воспаленными веками два глянцевых бельма. «Как же он книжку читает?», – подумал я. А вслух спросил:

– Чья это могила?

Старик встал. Он был ростом мне по грудь. Он подошел ко мне на несколько шагов. И в то же время появился в воздухе странный свистящий и скрежещущий звук, будто кто-то быстро царапал гвоздем лист железа. Я не сразу понял, что это говорит старик. И не сразу сумел уловить в хрипе слова. Он произносил их, не шевеля губами, лишь чуть-чуть раскрыв рот, вкладывая в каждое слово свистящий выдох. Мне стало страшно, а потом я услышал:

– Генерал. Японский генерал. Здесь похоронен японский генерал.

– А как его звали?

Я отвел взгляд вверх и немного в сторону, чтобы не смотреть на старика. Солнце уже почти село. Оно перестало быть розовым и стало воспаленно-красным. Далекие облака чернели поперек распухшего диска.

– Я не знаю, – выхрипел старик, – Я читаю книгу. Вот.

Я взглянул на него. Он протягивал перед собой книжку. Ее обложка была закатно-красной, с черным облаками поперек воспаленного солнечного диска. Такими же черными, будто составленными из облаков буквами, было выведено название. Я не смог его разобрать, потому что меня поразило сходство того, что я видел на горизонте, и того, что было на обложке. Красное закатное солнце повторялось передо мной дважды, в тускнеющем небе и в бумажном прямоугольнике. Только на небе не было надписи.

– Как называется? – спросил я.

А старик молча шагнул вперед и протянул мне книгу.

«День Иисуса», – прочитал я.

И подумал: «Какая-нибудь баптистская книжонка. Старые любят такое».

Машка стояла за моим плечом, восхищенно разглядывая беспокойную лошадь. Старик молча сутулился передо мной. Солнце садилось в кровавое картофельное поле. Чернела генеральская стела. А в моей голове стучали молотками, выбивая по медной поверхности мозга: «ДЕНЬ ИИСУСА. ЗАКАТ. ДЕНЬ ИИСУСА. ЗАКАТ. ДЕНЬ ИИСУСА. ЗАКАТ…»

Я повернулся, и пошел обратно через овраг, в мрачные коридоры сосен. А сквозь них – в мамин маленький домик, с раскрытым окном и тюлевой занавеской. В этом домике, под прохладным одеялом, на свежей простыне, в ожидании душистой и родной Машки, я, перед тем, как уснуть, подумал, что завтра, наверное, будет новый неизвестный день. Новый неизвестный день.

Кемерово, 2006 г.

Немного ночи

Икра

Сторублевыми купюрами очень неудобно подтираться. Не делайте этого, если у вас существует хоть какой-нибудь выбор. И под словом «выбор» я имею в виду вовсе не тысячерублевые купюры, хоть они и немного больше.