Немецкий Орден - [77]

Когда эти решительно отколовшиеся в 1466 году от государства ордена земли подпали под власть короля Польского, то в XVI–XVII веках окрепла их связь с Польшей. Западная, или, как тогда говорили, Королевская Пруссия, до первого раздела Польши входила в состав Польского государства. В XIX веке считали, что ее население находится под властью чужеземцев, подвергается дискриминации и потому тоскует по временам Немецкого ордена, но это неверно. Королевская Пруссия была частью Польши, но почти все ее население, особенно городское, говорило по-немецки, и ничто не мешало им ни говорить на родном языке, ни вести хозяйство.

Преимущественно негативной была память о Немецком ордене в покинутой им в 1466 году части Пруссии, ставшей в 1525 году герцогством, то есть в будущей Восточной Пруссии с главным городом Кёнигсбергом. Позитивная память о нем подорвала бы здесь государственные устои и поставила бы под сомнение неизбежность его крушения в 1525 году. Но крушение государства, должно быть, казалось правомерным не только по причине легитимной памяти, а главным образом потому, что Немецкий орден за пределами Пруссии и не помышлял принимать произошедшее в 1525 году. Он вел судебные тяжбы с герцогством Прусским, а впоследствии с Бранденбургско-Прусским государством за принадлежавшие ему ранее владения.

В 1701 году, когда маркграф Бранденбургский и герцог Прусский, курфюрст Фридрих III стал королем, никто и не думал ретроспективно представлять средневекового верховного магистра ордена королем. Мысля таким образом, можно было бы очутиться в более глубокой древности: если у нового прусского короля и был предшественник, то никак не верховный магистр ордена, а легендарный король пруссов Вайдевут, правивший еще до вторжения ордена.

В XVIII веке возникла еще одна причина неприятия ордена. Эпоха Просвещения в общем не слишком одобряла Средневековье, и, похоже, Немецкий орден немедленно стал воплощением всех дурных сторон того времени. В 1797 году, когда негативная оценка понемногу изживалась, историк из Кёнигсберга Л. фон Бачко снова без обиняков выразил традиционное мнение.

Он исходил из эстетической оценки замков ордена, которую считал «неубедительной» и, во всяком случае, «предвзятой». Страсбургский или Ульмский соборы можно назвать прекрасными, но замки ордена, утверждал он, достойны признания только как технические достижения. Однако положительной оценке противоречат обстоятельства их возведения. Бачко продолжает:

Удовольствие от созерцания их исчезнет у знатока прусской истории при мысли о том, что эти груды камней сложили несчастные рабы… и что эти несчастные повинны только в том, что веровали в те незримые существа, от которых зависела их жизнь и которым они желали служить в своих рощах, а не по велению Немецкого ордена в храмах.

Бачко подразумевал, что Немецкий орден поработил местное, языческое население, не приемля их религию. Сам Бачко не видит разницы между язычеством и христианством, но, если судить по лексике, он больше симпатизирует носителям языческого культа. Точно так же в 1822 году Г. Луден говорил в своей «Всемирной истории» о «гордыне, своенравии и презрении к людям», свойственных рыцарям ордена.

Негативная оценка ордена сохранилась и тогда, когда в 1772 году по разделу Польши[69] бывшие орденские владения, с 1466 года входившие в Польское королевство, отошли к Пруссии. В XIX веке, а порой и в наши дни, это толкуют так, будто восстановилось былое положение, подобно тому, как Фридрих Великий мыслил себя преемником верховного магистра и требовал пересмотра Второго Торуньского мира. Однако разделы Польши решались в кабинетах политиков, и прусский король выбирал лучшую, на его взгляд, из имевшихся в его распоряжении земель. Исторические реминисценции были здесь ни причем.

Понятно, что прусский режим обращался с реликтами времени ордена, замками, о которых говорил Л. фон Бачко, и практично, и грубо. Одни были снесены, другие уцелели лишь потому, что превратить такой замок в зернохранилище казалось дешевле, чем его разрушить. Так было с Мариенбургом, который в то время основательно перестраивался, то есть, мы бы сказали, уродовался. Замку грозил снос.

И если до этого не дошло, то по чистой случайности, а также по причине стремительно и кардинально изменившихся представлений о Средневековье, массового интереса к нему на рубеже XVIII–XIX веков. В Пруссии, как и во всей Германии, наступила эпоха Наполеона, эпоха чужеземного владычества и борьбы с ним — освободительная война.

Средневековые крестоносцы теперь не казались спесивыми и жестокими, но даже служили образцом, причем не только военным. Государство ордена получило положительную оценку еще и потому, что не было одним из множества государств князей, но имело принципиальные устои, ибо виделось воплощением государственной идеи, которая равным образом была заложена и в Прусском государстве того времени. Возникло мнение, что между государственной идеей древнего государства ордена и идеей нынешнего Прусского государства было нечто общее.

Это явствует на примере ордена Железного Креста, учрежденного в 1813 году, в период освободительной войны. Железный Крест был почти полной копией символа средневекового Немецкого ордена, того черного креста, который братья ордена носили на своих плащах. Но это парадоксальное сходство, ибо Железный Крест, несмотря на то, что внешне напоминал о прошлом, был орденом Нового времени. Им награждались все отважные воины, независимо от звания, тогда как существовавший до тех пор орден, прототипом которого был символ рыцарского ордена позднего Средневековья, приберегался только для знатных офицеров.