Нелинейное будущее - [63]

Качественно увеличившийся временнόй горизонт способствовал трансформации отношений не только людей с природой, но и людей с людьми. Производственная деятельность явственно отделилась от охотничьей и военной, выделился особый класс орудий, не предназначенных для убийства или разделки туши. Племена стали делиться на «сельскохозяйственные» и «воинственные», и между ними устанавливался взаимовыгодный симбиоз. Воины сообразили, что выгоднее охранять и опекать производителей, чем истреблять или сгонять их с земли, а производители – что лучше, откупаясь, пользоваться защитой воинов, чем покидать плодородную землю или гибнуть в безнадёжных сражениях.

Напрашиваются аллюзии с позднейшими отношениями, которые на современном сленге называются рэкетом, «крышеванием», обязательствами «делиться» с бандитской (или чиновничьей) «крышей» и т.д. Такие аналогии не случайны: в §1.1.1.4 упомянуты исследования, демонстрирующие преемственность отношений в современных преступных сообществах с моделью отношений в архаических коллективах. Но то, что сегодня выглядит как малосимпатичные пережитки, в неолите было прорывом в новую реальность межплеменной организации.

Значительно расширился объём социальных связей. Место кочевых племён, состоявших из десятков сородичей, стали занимать вождества, включающие сотни и тысячи людей, не всегда лично знакомых между собой, но уже не воспринимающих друг друга как заведомых врагов. Антропологи, изучающие процесс перехода от первобытных племён к неолитическим вождествам, отмечают, что только тогда «люди впервые в истории научились регулярно встречать незнакомцев, не пытаясь их убить» [Diamond 1999, р.273].

В итоге геноцид и людоедство палеолита вытеснялись коллективной эксплуатацией труда (по крайней мере, в Евразии и в Северной Африке – см. §1.1.2.4). В неолите просматривается прообраз будущей классово-сословной дифференциации, на что недвусмысленно указывал Э.Р. Сервис, который и ввёл в науку сам термин «вождество» (chiefdom) [Service 1962].

Впрочем, ещё Геродот [2006], описывая жизнь скифского общества, выделял «царских скифов», которые занимали пограничные территории и постоянно воевали с сарматами, а прочих сородичей, занимавшихся сельским хозяйством, «почитали своими рабами». Современные этнографы, наблюдают похожую картину в сообществах неолитического типа. «Благородные», преимущественно военные роды располагаются по границам племенного союза, а «неблагородные» – сельскохозяйственные – в центре, под покровительством первых. Кооперация подчас настолько надёжна, что воины, совершая набеги на соседние племена, передают похищенный скот подопечным скотоводам.

Кроме явных этнографических описаний, имеются и данные археологов, косвенно иллюстрирующие динамику социальной ситуации. Так, в мезолите зафиксировано умножение черепных травм, однако позже, «среди первых земледельцев, травмы встречаются редко, хотя плотность населения… в этот период заметно увеличивается» [Бужилова 2005, с.62].

Новый тип хозяйственных и социальных отношений решительно увеличил не только способность людей психологически выдерживать небывало высокую демографическую плотность, но также вместимость экологической ниши: даже при самом примитивном сельском хозяйстве единица территории в среднем кормила на порядок больше людей, чем охота-собирательство, а более развитое и ирригационное земледелие – на два-три порядка. Д. Кристиан считает, что за 250 тыс. лет присваивающего хозяйства на Земле жило только 10% всех людей, а за 10 тыс. лет аграрной эры – 70%. Ещё 20% жили и живут после начала промышленной революции [Christian 2011].

Неолитическая революция, качественно изменив характер социоприродных и внутрисоциальных отношений, увеличив информационный объём интеллекта, продуктивность технологий, численность и плотность населения и сложность организационных структур, вместе с тем создала совершенно новый, неизвестный палеолиту механизм культурного развития. Иллюстрацией последнего может служить история распространения неолита в Европе.

В англоязычной антропологии европеоидная раса квалифицируются как «кавказская». Эта странная традиция восходит ко второй половине XVIII века, когда талантливый лингвист У. Джонс, изучив хинди и затем санскрит, обнаружил их коренное сходство с большинством языков, распространённых на территории Европы. Именно Джонс ввёл в лингвистику понятие «языковая семья» и выделил первую такую семью – индоевропейскую.

Учёный не мог не задаться вопросом о причине того, что на огромной территории от Индии до Англии люди говорят на этимологически близких языках. Он предположил, что все эти народы являются прямыми потомками Ноя (выходило, правда, что, вопреки библейскому мифу, прочие народы от Ноя не происходят, но таким пустяком британец пренебрёг). Поскольку же Ноев ковчег после Всемирного потопа нашёл пристанище на горе Арарат, то оттуда, с Южного Кавказа, и ведут происхождение все индоевропейцы.

В XX веке концепция кавказского происхождения европеоидов получила неожиданное подтверждение от археологии. Выяснилось, что на юге Закавказья и в Малой Азии сложились древнейшие неолитические общества. Демографический рост, обеспеченный сельским хозяйством, толкнул земледельцев и скотоводов, сопровождаемых воинами, на поиск плодородных земель; началась их миграция в северном, северо-западном и восточном направлениях (на юге уже успели сформироваться самостоятельные очаги неолита). Археологи предположили, что выходцы с Кавказа, сталкиваясь с автохтонными охотничьими племенами и превосходя их в интеллекте, технологии и организации, физически истребили аборигенов, как это регулярно происходило на протяжении палеолита. В частности, на территории Европы они уничтожили кроманьонских охотников, так же как те, двадцатью тысячами лет ранее, вытеснили неандертальцев. Таким образом, обозначение европейцев как «кавказцев» получило дополнительное основание.