Нелинейное будущее - [41]

Если людей, неукоснительно следующих требованиям коллективной нормы без внешнего пригляда, почти инстинктивно или из страха перед мистическими силами – грозным воплощением воли коллектива, – можно считать идеальными субъектами морали, то таковыми и являются палеолитические охотники-собиратели. С одной маленькой оговоркой: это мораль людоедов. Мораль людей, считающих нормальной только насильственную смерть, склонных бояться и смертельно ненавидеть случайно встреченного незнакомца, приносящих в жертву до половины новорожденных девочек, подвергающих мальчиков жесточайшим процедурам инициации. Людей, для которых «война является данностью, состоянием, не нуждающимся в объяснении и рефлексии. Таким же действием, как трапеза» [Кавтарадзе 2012, с.14].

Вероятно, в каком-то смысле это и есть исходный полюс, от которого тысячелетиями изменялись механизмы моральной регуляции. Р. Мэй [2001] обратил внимание на то, что телесное насилие представляет собой самый примитивный язык человеческого общения. Отсутствие отчётливой дискриминации «языков», нерасчленённость состояний войны и мира – всё это характерно для первобытного мировосприятия. Касаясь нравственного аспекта социальной эволюции, выскажу предварительное соображение в гротескной форме: не люди более жёстко связывались моральными требованиями, а сама мораль (наряду с прочими культурными регуляторами) становилась человечнее. Чем же обусловлена эта тенденция?

Приведённые в §1.1.1.5 расчёты коэффициента кровопролитности проводились для верификации модели, построенной на иных эмпирических основаниях. Исследуя опыт антропогенных катастроф, случавшихся в разных эпохах и в различных регионах планеты, мы обнаружили комплексную зависимость между тремя переменными: технологическим потенциалом, качеством культурных регуляторов деятельности и жизнеспособностью социальной системы. А именно, чем выше мощь производственных и боевых технологий, тем более совершенные средства культурной регуляции необходимы для сохранения социума. Эта обобщённая зависимость была обозначена как закон техно-гуманитарного баланса.

Жизнеспособность социальной системы определяется соотношением внешней и внутренней устойчивости, которые по-разному зависят от технологического потенциала. Первая (External Sustainability, Se) выражает способность социальной системы противостоять спонтанным колебаниям природной и геополитической среды. Вторая (Internal Sustainability, Si) – способность избегать разрушительных последствий собственной деятельности.

Общество тем устойчивее по отношению к спонтанным природным и геополитическим катаклизмам, чем более мощными технологиями оно располагает: технический прогресс способствует успеху в борьбе как с военным противником, так и с экологическими эксцессами. Например, таблицы, отражающие последствия стихийных бедствий, демонстрируют, что при прочих равных условиях в технологически развитых странах экономический ущерб, как правило, значительнее, зато число человеческих жертв меньше, чем в странах отсталых [Стихийные… 1978]. Иначе говоря, внешняя устойчивость является положительной функцией технологического потенциала (T):

Se = g (T) (III)

Связь между технологическим потенциалом и внутренней устойчивостью тоньше и носит, скорее, отрицательный характер; для её формального представления необходима ещё одна переменная – качество регуляторных механизмов культуры (R). В итоге мы получаем основную формулу техно-гуманитарного баланса:

(IV)

Само собой разумеется, что T > 0, поскольку при нулевой технологии мы имеем дело уже не с социумом, а со «стадом», где действуют иные, биологические и зоопсихологические законы (см. далее). При низком уровне технологий предотвращение антропогенных кризисов обеспечивается примитивными средствами регуляции. Очень устойчивым, вплоть до застойности, становится общество, у которого качество регуляторных механизмов значительно превосходит технологическую мощь. Примерами могут служить охотничьи племена, успешно встроившиеся в родные ландшафты и надолго задержавшиеся в «палеолитическом раю». О конфуцианском Китае, далеко обогнавшем Европу в развитии и впавшем в многовековую «экофильную спячку», известный синолог Дж. Нидхэм [Needham 1954] писал, что царивший там совершенный порядок делал нововведения невозможными.

Наконец, рост величины в знаменателе повышает вероятность антропогенных кризисов, если не компенсируется ростом показателя в числителе. В этом случае снижается «дуракоустойчивость» (fool proof) общества. Социум, бывший прежде «взрослым», становится инфантильным, более зависимым от массовых настроений, решений авторитетных лидеров и т.д.9

Как следует из уравнений (III) и (IV), растущий технологический потенциал делает социальную систему менее зависимой от состояний и колебаний внешней среды, но вместе с тем более чувствительной к состояниям массового и индивидуального сознания.

Сопоставление данных по различным историческим эпохам позволило выдвинуть гипотезу о том, что на протяжении человеческой истории и предыстории закон техно-гуманитарного баланса служил механизмом отбора социокультурных систем, который интенсифицировался в критических фазах рассогласования между инструментальным и гуманитарным интеллектом. С ростом инструментального могущества культурные ценности и практические нормы внутригрупповых, межгрупповых, а также социоприродных отношений проходили всё более трудное испытание: социумы, не сумевшие своевременно привести культурно-психологи-ческие регуляторы в соответствие с возросшими деструктивными возможностями, выбраковывались из исторического процесса, разрушив природные и/или организационные основы своего существования.