Нелинейное будущее - [23]

У высших позвоночных функциональное основание потребностной сферы фиксируется как наблюдениями, так и специальными экспериментами. Крысы, помещённые в условия, где все предметные потребности с лихвой удовлетворялись, со временем предпринимали рискованные попытки к «бегству из рая» (об этом эксперименте подробнее рассказано в §1.1.3.3). Удалось экспериментально смоделировать и удовольствие от болевых ощущений – по крайней мере, у собак, которые за тысячелетия жизни с людьми успели перенять некоторые особенности человеческой психологии. В лаборатории И.П. Павлова голодной собаке перед подачей пищи наносился слабый удар током. Привыкнув к такой последовательности, она реагировала на удар тока выделением слюны и радостным вилянием хвоста. Постепенно сила тока увеличивалась вплоть до ожоговой степени – но даже в ответ на весьма чувствительную боль собака выделяла слюну и радостно виляла хвостом. В 1913 году лабораторию посетил выдающийся английский физиолог Ч.С. Шеррингтон. Ознакомившись с этим экспериментом, он воскликнул: «Теперь… стала понятна стойкость христианских мучеников!» [Петровский, Ярошевский 1998, с.290].

Исследования по этологии, сравнительной антропологии и синергетике обнаружили ещё одно парадоксальное обстоятельство. Чем выше уровень устойчивого неравновесия, тем острее стремление системы к провоцированию неустойчивостей. У высших позвоночных, особенно в раннем возрасте, функциональные потребности выражены сильнее, чем у сравнительно примитивных организмов, и в гарантированно устойчивом состоянии (сытость, безопасность и т.д.) они с большей вероятностью принимаются провоцировать среду. Человек – самая «синергетичная» из известных нам систем – далеко превосходит животных в развитии функциональных потребностей, а потому особенно чувствителен к дефициту переживаний.

Кроме того, в дикой природе функциональные потребности животного гармонизированы с предметными обстоятельствами существования, в отличие от лаборатории, зоопарка или домашнего подворья. Поскольку же человек изначально пребывает в искусственных условиях, согласование эмоциональной сферы с предметной деятельностью составляет вечную проблему, которая лишь частично решается такими культурными средствами, как художественное творчество, спорт, другие ритуальные и полуритуальные игры типа рыцарских турниров, драк «стенка на стенку» и т.д. Мы далее будем возвращаться к этому обстоятельству, так как в нём коренится одна из фундаментальных трудностей, с которыми связана задача устранения войн и прочих форм социального насилия.

Многочисленные кросс-культурные и сравнительно-исторические наблюдения обобщены в концепции антропологических констант: в больших человеческих популяциях сохраняется, например, более или менее постоянный уровень социального страха, «меняются только формы его проявления и его возбудители» [Гуггенбюль 2000, с.76]. К числу констант обычно относят также уровень агрессии [Марков 1997] или насилия (последнее, на мой взгляд, точнее). Но мы далее покажем, что, во-первых, насилие, оставаясь константой, способно эволюционировать от физических к виртуальным формам; во-вторых, перехлёст «отрицательных» эмоций обычно провоцирует интенсификацию уравновешивающих эмоциональных факторов (см. §§1.1.1.5, 1.1.1.6, 1.1.2.6).

Наконец, устойчивое улучшение жизненных условий обычно провоцирует опережающий рост предметных потребностей и ожиданий, через призму которых реальные тенденции оцениваются массовым сознанием противоположно. Очередной парадоксальный, но многократно описанный эффект: улучшение объективных (например, экономических) показателей сопровождается усиливающейся неудовлетворённостью. На этом наблюдении построена социально-психологическая концепция революционных ситуаций, а также концепция предкризисного развития (см. §1.1.1.6).

Существенную зависимость эмоционального знака (валентности) переживания от содержания доминирующего образа демонстрируют не только наблюдения социальных и политических психологов. Об этом же свидетельствует изучение эмоциональной динамики на индивидуальном уровне, как в клинике, так и в норме.

По нашим наблюдениям, и у «материалистически» мыслящего пациента, поражённого тяжёлым телесным недугом, подчас формируется защитный комплекс вины. Память зацикливается на реальных и мнимых проступках прошлой жизни, и больной шокирует близких мазохистским смакованием испытываемых страданий, внутренне интерпретируя их как заслуженное наказание. Известны случаи, когда бессилие соматической медицины толкало больного в бездну (или возносило в небеса?) религиозно-мистического мироощущения, и психотерапевту не оставалось ничего иного как поощрять клинические фантазии обречённого человека.

Описаны и более общие наблюдения. Скажем, голод – одно из самых неприятных переживаний человека, например, в блокадном городе – совсем иначе переживается в ожидании вкусного обеда. Повторим, что физическая боль может переживаться как блаженство заслуженного наказания и (или) как блаженство предвкушения, что особенно характерно для сексуальных игр. Вместе с тем сексуальное возбуждение – эмоция, способная сильнее прочих «шевелить отрадное мечтанье», – при определённых условиях вызывает активное отторжение. Толстовский Отец Сергий отрубил себе палец, чтобы избежать ненавистного соблазна. Подобными примерами изобилует художественная литература и учебники психиатрии, а в некоторых случаях страх и ненависть к сексу становились социально значимым явлением. Они были характерны, например, для ранних христиан и для прозелитов ряда позднейших сект.