Некрасов - [31]
«Читал я, — вспоминает Григорович. — На последней странице, когда старик Девушкин прощается с Варенькой, я не мог больше владеть собой и начал всхлипывать; я украдкой взглянул на Некрасова: по лицу у него также текли слезы. Я стал горячо убеждать его в том, что хорошего дела никогда не надо откладывать, что следует сейчас же отправиться к Достоевскому, несмотря на позднее время (было около четырех часов утра)…»
Некрасов быстро оделся, и они отправились. Стояла белая петербургская ночь, было светло как днем, и Достоевский, недавно вернувшийся от одного из своих друзей, еще не спал. Тем не менее столь поздний звонок удивил его. А когда Григорович и вовсе незнакомый ему Некрасов вдруг бросились его обнимать, чуть ли не плача, тогда Достоевский смутился, побледнел и долго не мог ответить ни слова на то, что говорил ему Некрасов.
«Они пробыли у меня тогда с полчаса, — рассказывает Достоевский в «Дневнике писателя», — в полчаса мы бог знает сколько переговорили, с полуслова понимая друг друга, с восклицаниями, торопясь: говорили о поэзии, и о правде, и о тогдашнем положении, разумеется, и о Гоголе, цитируя из «Ревизора» и из «Мертвых душ», но главное — о Белинском».
— Я ему сегодня же снесу вашу повесть, и вы увидите, — восторженно говорил Некрасов, тряся счастливого автора обеими руками за плечи, — вот вы познакомитесь, увидите, какая это душа, какой человек!
Они ушли, сказав: «Ну теперь спите, а завтра к нам». «Точно я мог заснуть после них!» — добавляет Достоевский.
Через несколько часов Некрасов уже шел к Белинскому с «Бедными людьми» в руках.
— Новый Гоголь явился! — закричал он, входя в кабинет.
— У вас Гоголи-то как грибы растут, — строго ответил Белинский, беря рукопись.
Когда вечером Некрасов снова зашел к Белинскому, тот встретил его в большом волнении и сказал:
— Приведите, приведите его скорее!
В самом начале 1846 года «Петербургский сборник» вышел из печати. Новый некрасовский альманах явно продолжал традиции «Физиологии Петербурга». И в то же время он показывал, что натуральная школа вовсе не сводится только к «физиологическому очерку», что она находится в движении, в развитии. С выходом нового альманаха выяснилось, что гоголевская школа пополнилась новыми именами, новыми деятелями; они обогатили литературу новыми жанрами, и оказалось, что физиологический очерк был лишь первым этапом в развитии натуральной школы.
Содержание «Петербургского сборника» отличалось большим разнообразием. Книгу открывал роман Достоевского «Бедные люди» — блестящий дебют молодого автора («Так еще никто не начинал из русских писателей», — заметил Белинский). Затем следовали рассказ в стихах Тургенева «Помещик» в сопровождении превосходных рисунков А. Агина и большая публицистическая статья Герцена (Искандера) «Капризы и раздумье», в которой автор критиковал «частную жизнь» и лживую мораль современного общества. Потом читателю предлагались очерковые заметки Панаева «Парижские увеселения», украшенные иллюстрациями из французских изданий. Видное место заняла в сборнике трагедия Шекспира «Макбет» в переводе А. И. Кронеберга, этот перевод Белинский назвал классическим, достойным подлинника.
Вслед за повестью В. Ф. Одоевского «Мартингал» и поэмой А. Н. Майкова «Машенька» шла повесть Тургенева «Три портрета», а за ней — статья Никитенко «О характере народности в древнем и новейшем искусстве», положительно оцененная Белинским. Обширный раздел поэзии был представлен переводами Тургенева из Байрона и Гёте, двумя стихотворениями Майкова, четырьмя стихотворениями Некрасова («В дороге», «Пьяница», «Отрадно видеть…», «Колыбельная песня») и. наконец, стихотворением В. А. Соллогуба «Мой autographe». Сборник заключала статья Белинского «Мысли и заметки о русской литературе».
Несмотря на то, что Некрасову удалось склонить Никитенко в свою пользу, книга все-таки с трудом проходила через цензуру. Оказалось, что Никитенко не счел возможным взять на себя единоличное решение вопроса о судьбе книги, и ее подписали к выпуску в свет (12 января 1846 года) еще два цензора — редкий случай в цензурной практике! Общими усилиями они сократили многие материалы. Немало строк было вычеркнуто из тургеневского «Помещика», из поэмы Майкора «Машенька». В стихотворении Некрасова «Отрадно видеть…» вместо строк
появились две строки точек, почти обессмысливших это сильное стихотворение.
Некрасовская «Колыбельная песня» вызвала возмущенные отклики в печати. В журнале «Современник», который издавал тогда П. А. Плетнев, Некрасов прочитал статью самого издателя, раздраженно восклицавшего: «Мы желали бы знать, для кого все это печатается! Ужели есть жалкие читатели, которым понравится собрание столь грязных исчадий праздности?» Плетневу вторил Шевырев в «Москвитянине», Шевыреву — Булгарин в «Северной пчеле».
Но на этом дело не кончилось: «предосудительность» содержания «Колыбельной песни» привлекла к себе внимание правительства. Не прошло и месяца после выхода альманаха, как граф А. Ф. Орлов, начальник Третьего отделения, обратился к министру народного просвещения со специальным письмом, в котором говорилось: «В изданном г. Некрасовым «Петербургском сборнике», на стр. 510 напечатано стихотворение под заглавием «Колыбельная песня». Долгом себе поставляю обратить просвещенное внимание Вашего Высокопревосходительства на это стихотворение, полагая, со своей стороны, что сочинения подобного рода, по предосудительному содержанию своему, не должны бы одобряться к печатанию…»
