Некоторые удивительные события из жизни Бориса Пузырькова - [2]
Ну, а о том, что этот писатель любит и что ненавидит, чего он хочет, ради чего он пишет, — он рассказал нам в своих книгах. И в той, которую вы сейчас прочитаете, и в тех, которые прочтёте потом.
Лев Разгон
Севка, Савка и Ромка
1
Сержант Родионов уезжал из города и сдавал свой участок старшине Лебединцеву, недавно демобилизовавшемуся из армии. Поезд уходил в час ночи. Родионову надо было ещё собрать вещи, попрощаться с товарищами и хозяевами квартиры, но, как назло, Лебединцев останавливался около каждого дома, подолгу беседуя с жильцами.
Сержант переминался с ноги на ногу, поглядывая то на смуглое от загара лицо Лебединцева, то на ручные часы, циферблат которых светился в сумерках.
— Дождь будет! — проговорил сержант первое, что пришло на ум, чтобы поторопить старшину.
Старшина вскинул голову, придерживая фуражку за козырёк, и долго, сощурив строгие серые глаза, смотрел вверх. Догоняя друг друга, с востока на запад, где ещё светился краешек неба, мчались разорванные облака. Они то совсем застилали небо, то расходились, открывая звёзды.
Лебединцев наконец взглянул на сержанта:
— Куда теперь?
— Домой, — неуверенно ответил сержант.
— Ну, раз всё осмотрели…
— Одно домовладение осталось. Километра два туда, немощёной дорогой… Вы бы завтра сходили.
— Давай как положено, — нахмурился Лебединцев. — Ты сдал, я принял.
Сержант с сожалением взглянул на свои начищенные до блеска сапоги и шагнул вперёд. Грязь захлюпала под ногами. Ветер дул в лицо. Он пытался сорвать фуражку, вытягивал из-под пояса гимнастёрку и надувал её горбом на спине.
— Ведмячье место! — пробормотал сержант, останавливаясь закурить у забора с навесом. — Раньше улица была, в войну спалили.
— И не строится?
— Да нет… Парк запроектирован. Только какой же тут парк! Сами видите — ветра. Человек не выдерживает, не то что дерево.
Дальше шагали молча. Редкие фонари освещали лужи, за которыми темнел бесконечный забор. Впереди мелькнула и стала приближаться высокая тень.
— Сержант? — окликнул хрипловатый голос.
— Он самый.
— На ловца и зверь бежит, — продолжал человек, окликнувший Родионова, платком стирая с разгорячённого от быстрой ходьбы лица капельки водяных брызг. — Происшествие произошло…
— Будь добр, старшине докладывай, Дмитрий Павлович.
— Старшине? — близоруко щурясь, переспросил говоривший. — Будем знакомы — управдом Карагинцев. Происшествие произошло шесть часов назад. У Рыбакова стекло в окне выбили. Я уговаривал: «Заявим, Пётр Варсонофьевич, завтра утром». А он ни в какую. Говорит: «Пока представители власти не прибудут, никаких мер не приму. Пусть всю комнату зальёт».
— Кто разбил? — нахмурился старшина.
— Муромцевы — Сева с Савкой.
Лебединцев и Родионов зашагали вслед за управдомом к высокому зданию с ярко освещёнными окнами, высящемуся за поворотом пустынной улицы.
Комната Петра Варсонофьевича Рыбакова представляла собой бедственное зрелище. В разбитое окно врывались водяные потоки. Ветер расшвырял всё, что мог. Придавленная лампой скатерть полоскалась по ветру, как парус, сорванный с мачты.
— Смотрите! — проговорил хозяин. Он сидел в глубоком кресле, закутав ноги шерстяным пледом. — Я, товарищ сержант, предвидел это событие…
Рыбаков сделал движение, будто хотел приподняться с кресла, но не поднялся, потому что на коленях спал огромный рыжий кот.
— Вы к старшине обращайтесь, товарищ Рыбаков. Он теперь участковым.
На этот раз Рыбаков счёл необходимым встать. Кот соскользнул с колен и, свернувшись на полу, сонно замурлыкал.
— Пётр Варсонофьевич Рыбаков, — представился хозяин квартиры, — местный житель и начальник городского парка. Будучи человеком откровенным, прямо заявляю: смене руководства рад. Сержант твёрдости не проявлял, а твёрдость — она основа…
Пётр Варсонофьевич Рыбаков поселился в Степном три года назад и с тех пор всё мечтает перебраться в краевой город, где он жил раньше, а может, даже в столицу. Это человек лет пятидесяти — что называется, пожилой, но не старый. Лицо у него полное, с тугими, тщательно выбритыми щеками. Снизу оно завершается маленьким подбородком, покрытым редкой белобрысой растительностью.
В краевом городе Рыбаков заведовал парком культуры и отдыха и был оттуда уволен, как он говорит, за то, что со всей твёрдостью боролся с безнадзорниками. По некоторым же другим сведениям, дошедшим в Степной окольными путями, его сняли с этой должности после того, как он привёл в запустение парковый детский городок.
В Степном Рыбакову не понравилось с первой минуты. Парк только называется парком: ни ресторанов, ни киосков, ни гуляющих. На самом деле это пустырь. Старых, укоренившихся деревьев совсем нет; прутики молодых посадок трепещут среди лета на ветру желтеющими листьями.
Каждый год в конце июля на город налетает суховей. Из степи пробираются сотни сусликов и роют норы среди битого кирпича. Когда кажется, что самое трудное позади: ветры перестали дуть, суслики присмирели, — обнаруживается, что кто-то оторвал несколько досок и через пролом в заборе ворвались козы.
В глубине души Пётр Варсонофьевич уверен, что из парковых посадок ничего путного не выйдет. Когда на заседании горсовета Илья Фаддеевич Муромцев, человек горячий и увлекающийся, в десятый раз повторял, что дело не в климате, надо только руки приложить, ведь не из-за климата козы потравили лучшую аллею, Рыбаков пожимал плечами.
