Неизвестные мгновенья их славы - [14]
Сергей Куприянов. Виола
И еще. Он застенчив, не любит публичности. Молчалив, но с интересом слушает собеседника. Закрыт, но душевно распахнут на доброе дело. Вот такое причудливое сочетание в человеке внешних строгих черно-белых тонов и нежных переливов всех цветов радуги романтической души.
Мы дружим уже более тридцати лет. Об ином человеке за эти годы узнаешь столько разных подробностей, что можно роман написать. С Сергеем Куприяновым все обстоит по-другому. При таком близком знакомстве я знала лишь его биографию, но не жизнь. Начав писать о нем, особенно остро почувствовала, что не могу ответить на многие где? когда? почему? зачем?…
Однажды решили мы с моим героем выкроить вечер и поговорить о его жизни, а магнитофон пусть себе крутится, записывает нашу беседу. Каково же было мое удивление, когда при встрече в мастерской, устраиваясь на долгий разговор, Сергей Алексеевич подал мне кипу листов, исписанных его крупным с левым наклоном почерком. На вопрос, как же он сподобился на сей подвиг, ответил смущенно: «Разве о детстве, о войне расскажешь? А написать, это почти как нарисовать».
Давайте вместе с вами, читатель, как альбом с этюдами художника Сергея Куприянова, перелистаем некоторые страницы его жизни.
Сергей Куприянов. Сирень
***
«Чаще всего я вспоминаю Москву довоенную, середины 30-х годов, когда Калужская застава, Застава Ильича, Птичий рынок, Лефортово, вокзалы Белорусский, Рижский, Киевский находились в черте города, а дальше шел пригород. Никаких электричек. Ходили поезда с паровичками. Остановки были: Матвеевская, Очаково, Сетунь, Кунцево, Фили… Люди выходили на платформу и шли в эти поселки, деревни через поля, перелески. Шли домой или на дачи. А сейчас это уже названия московских районов, и окраиной их не назовешь.
В те времена силуэт Москвы и городские строения вырисовывались четко: купола с какими-то пристройками на крышах, затейливые башенки, разновысокие дома, ворота с арками; у ворот — глубоко врытые каменные тумбы, наверное, для того, чтобы удобнее было садиться верхом на лошадь. У каждого дома — либо красивая чугунная решетка, либо калитка и непременно — дворник в белом переднике с бляхой-номером. Мы, ребятишки, дворников очень боялись, потому что они следили за порядком во дворе и на улице.
Сейчас Москва за бывшими заставами — типовая, однообразная, безликая. Мама моя живет в Ясенево. Приеду ее навестить, посмотрю вокруг — нагромождения жилья из стекла и бетона. Глазу остановиться не на чем. А ведь у архитекторов была задумка сделать каждый район своеобразным и по застройкам и по ландшафту, как планировалось сделать центр и мое любимое Замоскворечье заповедной зоной. Кто же нарушил все эти планы? Теперь не успеешь опомниться, как на месте старого прелестного особнячка уже груда развалин, из которых вырастает либо банк, либо офис, либо дом элитный самой невероятной архитектуры, самого нелепого стиля. А ведь Москва — город уникальный. Не только со своим лицом, но и со своей мелодией, со своим характером.
Помню, у нас до войны на Серпуховской площади полукругом стояли извозчики. Каждый в синем армяке, красным кушаком подпоясан. Дедушка мой очень любил лошадей. Он приходил к нам по воскресеньям и вел нас с братом на Серпуховку. Выбирал лошадь, обязательно серую в яблоках. Мы садились летом в коляску, зимой в сани, возчик укрывал нас кожаной полостью на меху, и поехали! Только снег из-под копыт летит нам в лицо, да лошадиный хвост из-за спины кучера по ветру развевается. Лихо мчатся сани по булыжной мостовой! Какое это было счастье!
А весной! Как пахло во дворе почками тополя, цветущим кленом. Потом зацветали яблони, груши, сирень. Всюду росла трава, дорожки были выложены из толстых квадратных камней. Ударишь металлическим шариком об такой камень, и он подпрыгивает высоко-высоко. И куры ходили по траве с красивым петухом. У дома, в котором жили хозяева по фамилии Господчиковы, было резное крыльцо. Однажды я видел, как возле этого крыльца стояла нарядная коляска с открытым верхом и запряженная в нее белая лошадь. Из дома вышла дама в белом платье с белым зонтом и села в коляску. Ну, прямо как у Чехова!
Во двор то и дело заходили разные умельцы и громкими голосами предлагали свои услуги. «Стекла вставляем!» — кричали одни. «Диваны, матрацы починяем!» — кричали другие. «Худые кастрюли, чайники лудим, паяем»! — зычно сообщали третьи. А еще ходили мужички с мешком и сумкой. Они собирали пустые бутылки, взамен давали мячики из яркой бумаги на резинке в форме срезанного помидора или пищалку «уди-уди».
Какой мальчишка растет без драки? Случались и у нас во дворе потасовки, но не такие кровавые, как сейчас. Тогда был железный закон: если кто упал, лежачего не били. А сейчас, если упал, добивают ногами. Даже спорт есть такой, где бьют и руками и ногами. А раз спорт, то, стало быть, есть и чемпионы.
Мы с братом были послушными детьми. Если мама звала нас домой, то мы прекращали игру и уходили со двора. Ребята считали, что мы маменькины сынки, и подтрунивали над нами. А раз маменькин сынок — значит, слабак. Однажды подходит ко мне наш пацан и говорит: «Давай стыкнемся!» Я говорю: «Давай». Сам, конечно, боюсь, противник-то явно сильнее и ловчее меня. Он спрашивает: «В морду бьем?» — «Бьем!» — и пошли друг на друга с кулаками. Я ему по носу стукнул, и у него кровь сильно потекла. Я потащил его к себе домой. Мама умыла его холодной водой, сделала ватный тампон, и, когда кровь остановилась, мы вместе пошли во двор, но уже больше не дрались. С тех пор отношение ребят ко мне резко изменилось. Они поняли, что я хоть и послушный сын, но за себя постоять могу.
