Неизбежный финал - [33]

— Э, Гаврил, с тобой что-то творится… Ты меня понимаешь? Невооруженным глазом видно: тебя что-то волнует, так какого черта… — Полковник Иоанид пристально посмотрел на фоторепортера сквозь дым сигареты. — Уж не занялся ли и ты литературой? — в шутку спросил он. — С недавнего времени в нашей редакции все начали писать… Ты меня понимаешь?

Андроник изобразил на лице подобие улыбки, будто боялся более откровенного проявления чувств, и примирительным тоном сказал:

— Что вы, товарищ полковник! Мой удел фотография. Я «пишу» с помощью фотоаппарата. Заверяю вас, что готов выехать в поле.

— Только раньше ты казался более веселым, когда собирался выезжать. Ты меня понимаешь? Ну, ладно, ступай за командировочным удостоверением и отправляйся поездом на восемнадцать часов. Я не послал бы тебя, но получен приказ. Ты меня понимаешь? Учения начинаются на рассвете… Иди, у меня дела. Видишь, сколько рукописей скопилось на столе… И все их надо прочитать. Ты меня понимаешь? — засмеялся полковник. — У тебя есть ко мне вопросы? Нет? Тогда до свидания… — Он поднялся со стула и протянул Гаврилу руку через стол. — Приготовь хорошие фотографии. Ты меня понимаешь?

Андроник вышел из кабинета, подумав, что у главного редактора есть еще одна привычка: он никогда не просил его вернуться с учений с плохими фотографиями, а всегда только с хорошими. Направляясь за командировочным удостоверением и проездными документами, Гаврил вспомнил о Родике. Нужно бы сообщить ей, что уезжает и придет обедать раньше, чем обычно. Но он не торопился звонить, сознавая, что вряд ли сумеет скрыть свое состояние. Совсем недавно выезды в поле, будь то зимой или летом, он воспринимал как настоящий праздник. В такие моменты он чувствовал себя свободным от комплексов, забывал, что страдает тяжелым заболеванием, а на местности, продвигаясь рядом с солдатами или офицерами, ощущал себя причастным к их мужественным делам. Но особенно льстило его профессиональному самолюбию, когда кто-нибудь из генералов фамильярно говорил ему: «Не забудь и мне прислать фотографию, Андроник».

Теперь же, узнав, что надо выезжать в том или ином направлении, он мрачнел, на сердце ложилась тяжесть, и он начинал нервничать по каждому пустяку. А тут одно к одному: появилась эта проклятая незнакомка с телефонными звонками, превратившими его жизнь в ад.

Он и раньше слышал всякого рода истории о глупых мужьях, которые заставали своих жен с поличным. Но теперь, когда кто-то рассказывал ему что-нибудь подобное, он начинал подозревать, что собеседник делает это специально. Позже он сознавал вздорность таких выводов и успокаивался.

Получив документы, Андроник проверил еще раз время отхода скорого поезда в Крайову и позвонил Родике.

— Как, прямо сегодня вечером? — с удивлением спросила та.

«Удивляется, — кисло подумал Андроник, — будто мой отъезд нарушает наши планы».

— Да, поезд отходит в половине седьмого вечера, — повторил он.

— Из еды тебе что-нибудь приготовить?

— Не мешало бы, ведь я прибуду в Крайову, когда столовая будет закрыта.

— Хорошо, Андро, я что-нибудь соберу. — В ее словах было столько нежности, что Андроника охватило вдруг ощущение, будто в их жизни все как прежде, будто ничто не нарушало их семейного согласия. Но затем последовал вопрос: — Ты надолго уезжаешь? — и Андроник с трудом сдержал вздох.

Он вспомнил о телефонных звонках незнакомки, о сообщенных ею сведениях, правда, еще не получивших подтверждения, и у него вновь вспыхнули подозрения.

— Не знаю. — Такой ответ показался ему самым удачным, так как сбивал жену с толку. А еще он добавил: — Может, завтра вернусь, но не исключено, что придется задержаться дня на три-четыре.

— Тогда я приготовлю тебе и лекарства…

Ему стало стыдно, и он мягко произнес:

— Пожалуйста… Через час я буду дома… Целую.

Положив трубку, он вспомнил, что с самого начала их супружеской жизни Родика, когда он отправлялся в командировку, спрашивала, сколько его не будет дома, а однажды объяснила: «Я не люблю оставаться в одиночестве и хочу знать, как долго оно продлится».

ОКРУЖЕНИЕ

Поговорив по телефону, Родика повернулась к Элизабете Китару. Та лениво развалилась в кресле и, сняв туфли, поставила ноги на скамеечку, чтобы дать им отдохнуть. Она медленно затягивалась сигаретой и сонными глазами следила за подругой.

— Не знаю, просто не знаю, что делать, — призналась Родика обреченно. — Мне все труднее лгать и притворяться. Я немедленно ушла бы отсюда, но страх меня удерживает.

— Страх?

— И жалость…

Элизабета Китару откинула голову, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Родику:

— Странная ты — жалость и страх!

— Жалость к нему, а страх за себя, — пояснила Родика.

— Жалость к нему я еще могу понять, хотя, судя по тому, что ты мне рассказывала, жалости он не заслуживает. А почему тебе страшно?

Родика посмотрела на подругу с сомнением: неужели и правда не понимает? Ну да, Элизабета Китару родилась под счастливой звездой — у нее все есть. Так как же она может понять ее страх за завтрашний день?

— Тебе страшно остаться без мужа? — начала отчитывать ее Элизабета. — Боишься, что не найдешь себе такого мужа, как он? Не глупи!