Неистовый Роланд. Песни I–XXV - [153]

4

Поэма Ариосто рождает у читателя два одинаково сильных и вполне противоположных впечатления. С одной стороны, мир поэмы — это мир свободы, по всей видимости, абсолютной. Свободен, прежде всего, герой: он взлетает в небо, спускается в ад, ему подвластно все широко распахнутое, от Китая до Гебрид, пространство поэмы. Ведут его в бесконечном его странствии свободно избранные цели и свободно воспылавшие страсти: совершая свой выбор, вступая на свой вольный маршрут, он без колебаний отбрасывает все, что привязывает его к раз и навсегда данной роли, к постоянному месту, к неподвижному образу. Его не могут остановить ни внушения разума, ни голос здравого смысла, ни приказ, ни препятствия свыше сил человеческих. Ничто не может перед ним устоять.

Есть, однако, и другая сторона. Астольфо, оседлавший крылатого коня и шутя перелетающий через моря и горы, свободен как никакой другой герой поэмы. Но его полет, закончившийся на высочайшей земной вершине, входит, как вскоре выясняется, в некий провиденциальный план. Он всего лишь исполнитель, и свобода его мнимая. Свободен Орландо в своем беге, свободен от доспехов, оружия, одежды, любви и цели, но его свобода — это свобода безумца. И два этих, самых свободных странствия поэмы с необходимостью ведут их героев навстречу друг другу: Астольфо, проникшийся сознанием своей миссии и отрекшийся тем самым от свободы, возвращает Орландо разум и вместе с ним чувство долга, чувство чести, обязанности рыцаря и вассала — всю его отвергнутую в безумии несвободу. Свобода небезгранична: безумие — это один ее предел, промысел, провидение, план — другой. Мало того, она и сомнительна. То и дело вмешивается в повествование автор, напоминая о своей власти, о своей свободе поступать как заблагорассудится с героями и с действием. Герои — марионетки в его руках, и он по своей прихоти вызывает их к жизни, посылает на край света, надолго о них забывает, опять к ним возвращается, чтобы вновь оставить на краю бездны, в лапах чудовища, в волнах разъяренной стихии. Из всех героев поэмы свободен по-настоящему лишь один — Лудовико Ариосто.

Но и эта свобода, по крайней мере, небеспроблемна. Да, действие «Неистового Орландо» демонстрирует поистине ошеломляющую подвижность; оно, как кажется, способно вечно стремиться вперед, описывая немыслимые кривые и ничего в этом движении не приобретая, кроме очередного и столь же бесцельного прилива энергии. Все попытки, начало которым было положено уже в XVI в., выделить в этом ребусе с сотнями действующих лиц, с десятками сюжетных сцеплений, обрывов, расхождений и разветвлений какой-то магистральный сюжет, какую-то одну повествовательную закономерность, хоть в какой-то степени независимую от воли и произвола автора, — все эти попытки успеха не имели. Вместе с тем поэма не кажется чем-то хаотичным, разбросанным, дезорганизованным — читатель отходит от нее с чувством приобщения к некоему строгому и стройному порядку. Сформулировать принцип этого порядка не так уж сложно, и слово для него найдено уже давно. «Единство в разнообразии», — так еще в прошлом веке сказал Де Санктис[517]. Сложнее показать, как это единство осуществляется, не уничтожая и не ущемляя разнообразия, порождая его вновь и вновь как свою опору и гарантию своей прочности.

Возьмем для примера два эпизода из истории заглавного героя поэмы: плен во дворце Атланта и безумие. В их отношении друг к другу нельзя заметить какой-нибудь логической принудительности: и частный сюжет Орландо, и общий сюжет поэмы не претерпели бы никакого существенного ущерба, если бы герою на его пути вообще не встретился дворец обманов и миражей. Какие-то сюжетные возможности и ходы, завязавшиеся во время блуждания Орландо по покоям Атлантова дворца, благополучно сходят на нет задолго до того, как паладин попадает на место любовной идиллии Анджелики и Медоро — ни один сюжетный импульс от первого эпизода до второго не достигает. Случай с Орландо, связанным по рукам и ногам колдовским миражом, прикованным к бессмысленной погоне за призраком Анджелики, — наиболее очевидный пример свободы сюжета от каких-либо обязательств в отношении самого себя, в отношении своей последовательности и своего порядка. Пример «разнообразия» ради разнообразия. Но таким этот случай предстает, если мы ограничиваемся контекстом поэмы. Стоит выйти за его пределы, и картина будет совершенно иная.

В поэме Боярдо есть похожий эпизод — плен в замке феи Драгонтины. Испив из кубка феи, Орландо утрачивает память: не помнит себя, не узнает окружающих. Его пытается спасти Астольфо, и сам становится пленником. Спасает Орландо и других пленников феи Анджелика — с помощью своего волшебного, развеивающего чары перстня. В поэме Ариосто Орландо, оказавшись в ловушке Атланта, также не узнает окружающих (хотя память сохраняет), его также и с помощью того же перстня выводит на свободу Анджелика, а Астольфо довершает ее дело, разрушив чары Атланта и освободив остальных его пленников. Роль Астольфо у Ариосто не симметрична его роли у Боярдо, прочие же герои эпизода свои роли сохраняют. Если мы теперь обратимся к безумию Орландо, то увидим в рассказе о нем и знакомые мотивы, и знакомых персонажей в знакомых ролях. Заглавный герой не помнит себя и не узнает окружающих — как в замке Драгонтины; он нападает на Анджелику, как у Боярдо нападал на Астольфо. Волшебный перстень снова идет в дело, но теперь он выручает саму Анджелику. Астольфо возвращает Орландо разум, как Анджелика у Боярдо вернула ему память. Безумный ариостовский Орландо прямо продолжает ту роль, которую он играл в замке Драгонтины; ариостовские Астольфо и Анджелика своими прежними ролями обмениваются. Так или иначе ясно, что данный эпизод «Неистового Орландо» восходит к тому же эпизоду «Влюбленного Орландо», что и плен во дворце Атланта — у них общий источник или, что вернее, общая повествовательная модель. В контексте «Неистового Орландо» связь двух эпизодов установить невозможно, так как выпадает решающий для идентификации мотив — потери самосознания. В контексте обоих «Орландо» устанавливается не только связь — полная структурная и смысловая тождественность.