Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - [28]

Дни, проведенные в ожидании высочайшей воли, были самыми ужасными в его жизни.

Каждый удар барабана заставлял вздрагивать и обмирать: чудилось — сейчас дежурный выкликнет его фамилию, и его поведут в рекреационную; сторожа, ухмыляясь, разденут его; качнется и окаменеет шеренга однокашников — уже бывших, уже далеких, чужих! — весело свистнет в омертвелом воздухе сочная глянцевитая розга…

Пажи отделения не разговаривали с ним; воспитатели и педагоги, проходя, хмурились, не глядя и не отвечая на форменное приветствие. Лишь мелюзга из младших классов вилась под ногами, дергала фалды мундира и выкрикивала глупые срамные прозвища.

И Приклонский, — Приклонский, срочно вызванный из Москвы, отрекшийся от всего, брезгливо воротящий при встречах надменное красивое лицо! Это было страшнее всего.

Первого марта 1816 года Баратынский и Ханыков уже не числились в списке пажей; третьего марта последовало приказание министра, объявлявшее волю государя: Баратынского и Ханыкова, как исключенных из Пажеского корпуса за негодное поведение, запрещалось принимать в какую бы то ни было службу, кроме как — ежели они сами того пожелают — рядовыми в армию.

…Он уходил из корпуса в отроческом своем камзоле, из которого вырос еще в прошлом году, ведомый молчаливым, взволнованно посапывающим дядей Пьером, одевшимся, как нарочно, в щегольской синий фрак со светлыми узорчатыми пуговицами, в узкие гороховые панталоны и сапоги с желтыми отворотами. Уходил, понуря голову, полную звенящего пламени, по-старчески сутуля плечи, изо всех сил стараясь съежиться, уменьшится в росте, распылиться в душном столпе отвесных лучей, бьющих из верхних окон.

"Боги, отнимите у меня мой образ…"

Но какой свежий воздух был здесь! Или казалось так после долгой болезни?

Чаем, крепким парным чаем пахла юная листва берез; терпко, задиристо благоухала у ледника свежая крапива. И отцовские пинии дышали сухим смолистым ароматом — как старые скрипки. Они поднялись, точно привстав на цыпочки, и широко развернули свои зонтики, готовясь к небесному полету.

А Джячинто умер — маменька писала в корпус, когда уже разразилось несчастье, но еще не ведая о нем. Добрый старый Боргезе — как огорчился бы он, узнав о преступленьи своего питомца.

— Vivere sperando, morire cacando [51], - ворчал дядька, читая о поражениях своего давнего недруга Бонапарта и кровожадно осклабляясь. Но когда Наполеон добровольно предался злейшим своим врагам — англичанам и те на корабле "Беллерофонт" отвезли великого возмутителя на глухой остров, — какою скорбною жалостью просветлело хмурое лицо итальянца!

Он пожелал, чтобы его схоронили в Маре, в ограде церкви, выстроенной в год папенькиной смерти. Вот могила его: холмик, похожий на огородную грядку. А ровно обтесанный камень надгробья напоминает дорожную укладку… Сочинить эпитафию. В стихах, непременно в стихах. Бедный странник Боргезе любил стихи…

Он побрел к оврагу. Ираклий и Леон бежали навстречу, отмахиваясь от жары огромными лопухами. Ираклий, споткнувшись, улыбнулся предупредительно и вроде бы испуганно; Леон, потупясь, посторонился, хоть места в аллее было, предостаточно.

Он улыбнулся и кивнул им. И пошел далее, невольно замедлив шаг, надеясь, что окликнут. Но тотчас подумалось:

"Что я им скажу? Как буду с ними?"

И зашагал скорее. Но братья не окликнули.

Он быстро устал и побрел назад, выбирая тропинки глуше, чтобы не встретить ненароком маменьку. Дома, на людях, с нею было легче.

…Пытка прощающей нежностью оказалась несносней ожидаемых укоризн. Мать беседовала с ним кротко. Но он чувствовал на себе ее косвенные взгляды, смущенные, недоверчивые. И, господи, столько печали, затаенного ужаса сквозило в ее глазах, в утомленном голосе! И так откровенны были намерения говорить о постороннем, о пустяках: жаловаться невпопад на Сержа, который целыми днями бегает с сачком за бабочками и препарирует перочинным ножиком каких-то гадких жуков, и с искусственным негодованьем рассуждать о дороговизне чая и грубости камердинера, и сетовать на капризность Софи…

Она приблизилась, играя аленьким парасолем, улыбаясь беспечно.

— Бубушенька, тебе не попадался Серж? Противный шалун! Контрарирует [52] все мои распоряжения…

Он молчал. Мать взяла его руку, подвела к скамейке.

— Ты что-то красен, мой дружок. Нет ли у тебя жара? — Она пробежала по его лбу холодными легкими пальцами.

— Нет, maman.

— А! — она рассмеялась. — Ты, верно, играл с Ираклием и Левушкой? Ты всегда придумываешь разные проказы: у тебя характер жовиальный [53], это очень здорово…

— Маменька, милая, золотая моя, ма… маменька, — вдруг забормотал он, целуя ее руки, тычась головой в ее грудь. — Отпустите меня к дяде! Про… прошу вас!

Внезапно рванулся и побежал к дому — нелепо, какими-то зигзагами, точно раненый или слепой.

Александра Федоровна, медленно бледнея, смотрела вослед.

— Mon Dieu, je suis coupable de cette faute. Je suis trХs coupable… [54]

XXI

Августовский утренник взбодрил притомившуюся четверню. Игреневый коренник бойко застучал копытами по глинистому, скованному ожеледью шляху; гнедая и две буланые с черными ремнями на спинах, распушив хвосты, легко понесли грузный дорожный рыдван.