Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - [25]
Запевалой душемутительных разговоров о женских прелестях был Приклонский.
— В прошлое воскресенье дядя водил меня в театр, — рассказывал он, небрежно прихлебывая из горлышка раскупоренной бутылки. — Пела Нимфодора Семенова. Ах, господа!
— У Семеновой голосок тощий, — вступил Евгений. И тотчас залился жгучей и липкой, как вар, краскою: он никогда не слышал пенья Семеновой и повторил сейчас чьи-то чужие слова.
— Мненье ваше справедливо, Баратынский, — важно согласился Приклонский. — Голос у нее действительно тощий. Но зато какая роскошная полнота плеч!
Все почтительно примолкли. Евгений протянул руку.
— Позвольте мне глоток, — сказал он сипло.
— Ах, пожалуйста! — Приклонский передал бутылку. — Пейте смелей, Баратынский. Завтра я принесу еще.
Все опять притихли. Креницын первым прервал молчанье:
— Приклонский, мы стали взрослыми. Нам надобно все же знать, откуда берешь ты средства на эти роскошные угощенья.
Приклонский снисходительно улыбнулся:
— Ах, господа, господа… Ну — так и быть. Ведь мы свои люди. — Он обвел пытливым взглядом насторожившихся товарищей. — Ничего страшного, уверяю вас! Вы же знаете, сколь богат мой дражайший родитель. В его бюро лежат пуки высчитанных ассигнаций. Когда мне надобно, я прошу папеньку — и он мне дает. — Приклонский деланно зевнул. — Но иной раз неохота отвлекать его, и тогда я беру сам. Вот, — сын камергера извлек из кармана ключик с резной бородкой и рассмеялся. — Ах, господа, но какая нам-то с вами забота! Разве, в конце концов, деньги моего родителя — не мои деньги? Я ведь прямой наследник его. Выпьем же, господа, за то, чтоб не сякло вино за нашими тайными трапезами! Виват!
— Виват! — молвил раскрасневшийся Креницын, — Прекрасно сказано у Карамзина:
— Прекрасно сказано! — подхватил с жаром Евгений. — Выпьем, господа!
Приклонский придержал его за обшлаг мундира и шепнул доверительно:
— Баратынский, одну минуту…
Рекреационная зала была полна прогуливающимися и чинно шалящими пажами. Заговорщики вышли на лестницу.
Сын камергера картинно облокотился на мраморное перило.
— Матушка моя, находясь в Москве, опасно занемогла. Она жаждет видеть меня. Начальство отпускает меня по семейственным обстоятельствам в Белокаменную. — Он выдержал небольшую, но значительную паузу.
— И надолго вы?
— Бог весть. — Приклонский грустно вздохнул. — Тоскливо мне расставаться с вами, дорогие друзья, и с укромным убежищем нашим. — Он ободряюще улыбнулся. — Но я вовсе не желаю, чтобы наше сообщество терпело в чем-нибудь нужду! У меня есть план. Я избрал тебя, Баратынский.
Евгений польщенно вспыхнул: впервые за все время знакомства великолепный Приклонский почтил его свойским "ты"…
— Лишь на тебя я могу положиться, Баратынский. Я ведь знаю, кто осветил церковь. О, не вздрагивай: я не выдам и на эшафоте! Но и ты…
Приклонский испытующе вперился в побледневшее лицо приятеля.
— Mais qu'est-ce donc…[48] — растерянно пробормотал Евгений.
— Тебе я оставляю залог моей преданности нашему содружеству.
Приклонский вынул из кармана ключ и небрежно повертел им.
— Кузен Дмитрий слишком легкомыслен…
Он взял руку оторопевшего Евгения и, словно бы играя в детские ладушки, вложил в нее запотевший ключ.
Ударил колокол, вещающий окончание рекреации.
После ужина собрались на чердаке. Приклонский держался грустно и торжественно. Креницын уныло молчал. Плутоватые глаза Ханыкова обескураженно блуждали по лицам товарищей — казалось, озорник готов был заплакать с огорченья.
Приклонский поднял руку:
— Silence [49], господа! Мне неведомо, на какой срок отторгнут меня от вас печальные мои обстоятельства. Но, господа, уезжая, я подумал о вас. Оставляю вам заместителем моим Баратынского.
Креницын недоверчиво вскинул взгляд. Евгений потупился.
— Друзья, — продолжал Приклонский, раскупоривая вторую бутылку моэта и наполняя протянутые стаканы, — пусть не гаснет веселие, зажженное нашей младостью на этом угрюмом чердаке!
— Пусть не гаснет, — подтвердил Ханыков.
Пажи выпили.
— Но чтобы оно не погасло, надобны средства. Помыслив на досуге, я решил без жеребьевки избрать хранителем сего орудия (Приклонский показал заветный ключ) Баратынского. Выпьем, господа, за вольное сообщество наше!
— Виват! — воскликнул Ханыков.
— Тсс, кузен. И особливо хотел бы я выпить здоровье Баратынского — истинного рыцаря дружбы!
— Виват, Баратынский! — Креницын порывисто обнял соседа.
Хмель колыхливо плеснул в голову, жарко обдал сердце. Растроганно мигая, Евгений любовался вдохновенным лицом Приклонского.
На масленую пажей отпускали к родным.
Первый день праздников решено было отпировать на воле.
Обманув — каждый по-своему — дежурных офицеров и людей, присланных от родственников, заговорщики встретились возле кондитерской Молинари. Осипшим от волненья голосом Ханыков заказал три рюмки ликеру.
Евгений опьянел, как всегда, стремительно. Он испытывал давно забытую уверенность в своих силах, в благосклонной своей судьбе. Воистину командиром этих славных, вдруг оробевших ребят чувствовал он себя сейчас. Ему хотелось предводительствовать и блистать.
— Привели, барин! Двое дворовых в засаленных треуголках, с алебардами в руках истово вытянулись по сторонам низенькой двери; двое других, одетых в мундиры, втолкнули рыжего мужика с безумно остановившимися голубыми глазами. Барин, облаченный в лиловую мантию, встал из кресел, поправил привязанную прусскую косу и поднял золоченый жезл. Суд начался.
В основе хроники «Два года из жизни Андрея Ромашова» лежат действительные события, происходившие в городе Симбирске (теперь Ульяновск) в трудные первые годы становления Советской власти и гражданской войны. Один из авторов повести — непосредственный очевидец и участник этих событий.
Исторический роман Акакия Белиашвили "Бесики" отражает одну из самых трагических эпох истории Грузии — вторую половину XVIII века. Грузинский народ, обессиленный кровопролитными войнами с персидскими и турецкими захватчиками, нашёл единственную возможность спасти национальное существование в дружбе с Россией.
Рассказ о белорусском атеисте XVII столетия Казимире Лыщинском, казненном католической инквизицией.
Отряд красноармейцев объезжает ближайшие от Знаменки села, вылавливая участников белогвардейского мятежа. Случайно попавшая в руки командира отряда Головина записка, указывает место, где скрывается Степан Золотарев, известный своей жестокостью главарь белых…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Подробная и вместе с тем увлекательная книга посвящена знаменитому кардиналу Ришелье, религиозному и политическому деятелю, фактическому главе Франции в период правления короля Людовика XIII. Наделенный железной волей и холодным острым умом, Ришелье сначала завоевал доверие королевы-матери Марии Медичи, затем в 1622 году стал кардиналом, а к 1624 году — первым министром короля Людовика XIII. Все свои усилия он направил на воспитание единой французской нации и на стяжание власти и богатства для себя самого. Энтони Леви — ведущий специалист в области французской литературы и культуры и редактор авторитетного двухтомного издания «Guide to French Literature», а также множества научных книг и статей.