Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - [16]
— Откупились! — весело сказал Ханыков и подмигнул Евгению плутоватым глазом. — Читай теперь сколько влезет.
Вольгсмут воротился через несколько минут, нагруженный какими-то машинками и пузырьками.
— Вот-с, господа, — начал он. — Следите внимательно…
Никто, однако ж, не следил: всяк занимался своим делом. Евгений, с брезгливой жалостью понаблюдав некоторое время за манипуляциями физика, погрузился в недра французского романа.
В классах Вольгсмута можно было скучать шумно и весело.
В классах русской словесности царила скука тишайшая, бдительно лелеемая седогривым словесником, неусыпно упражняющим воспитанников в хриях и прочих риторических фигурах.
Уроки истории отличались скукою апатично-дремотной, оживляемой изредка анекдотами об Олеговом коне и о кобылятине, коей питался храбрый Святослав.
Содержание любимой им математики составляли несколько задач Войцеховского и набор зазубренных формул дифференциалов и интегралов.
Француз Лельо, безнадежно состарившийся, но упорно изящный и даже щеголеватый, все чаще засыпал за своей бродяжьей кафедрой и лепетал свое знаменитое "трэшарман" [37], внемля самым бестолковым ответам прошлогоднего фаворита. Лишь однажды он встрепенулся: Евгений вместо заданного экзерсиса продекламировал под сурдинку две строфы из Андре Шенье. Француз ничего бы не заподозрил, если б не Приклонский, закатившийся ясным, девически рассыпчатым смехом. Лельо встрепенулся; напудренная бородавка потемнела на его розовой щечке. Но? встретив безмятежный взгляд красивого лобастого юнца, француз благосклонно закивал:
— Tres charmant, tres charmant, mon cher Бар… Баррытинский. А-га…
И, сладко закатив глаза, сказал:
— Главный начальств при императрис Катерин был обер-гофмаршал Ба-ря-тин-ский. Это будет ваш дедушк?
— Oui, monsieur [38], - неожиданно для себя подтвердил Евгений и дерзко вскинул глаза.
Дружный хохот грянул со всех скамеек. Француз приподнялся, опираясь трясущимися ручками о стол, и пристально воззрился на тихого проказника. Баратынский медленно покраснел. Лельо опустился на стул и, брызгая чернилами, вписал что-то в свой журнал. Поднял кукольную пудреную головку и произнес укоризненно:
— Вы есть о-зор-ник. Я буду доложить господину Клингеру.
Мечтательно приспустил морщинистые веки и добавил:
— Обер-гофмаршал Ба-ря-тин-ский. Строгий — уф-ф! Сек-ли!
Новый начальник отделения капитан Мацнев причудливо сочетал в характере своем раздражительность с осторожностью. Вечерами, после уроков, он разрешил своим пажам заниматься "про себя" не в зале и не в классах, а в спальне. Это дозволялось раньше лишь некоторым, особо прилежным воспитанникам; для прочих спальня была заперта в продолженье всего дня. В восемь часов вечера капитан уединялся в своей комнате, примыкающей к отделению, и предавался тихому пьянству, предоставляя воспитанникам полную свободу,
Галаган, полусидя на кровати в одном исподнем, рассказывал:
— Мы квартировали тогда в Литве, в маленьком городишке, гарнизоном коего командовал мой папенька. Папенька был оповещен уже о неминучей опале. С ужасом ловили мы ввечеру звук приближающегося почтового колокольчика — и радовались, безмолвно улыбаясь друг другу, когда он замирал вдалеке…
— Сколько ж тебе было о ту пору? — насмешливо поинтересовался Креницын. — Император почил в бозе в восемьсот первом.
Ханыков басисто расхохотался.
Галаган достал из-под тюфяка трубку, высек огонь и затянулся.
— Умственные способности разных людей, — сказал он лениво, — развиваются по-разному. Бывает, что и пятнадцатилетний недоросль не в пример глупее двухлетнего дитяти.
— Continuez donc [39], - бросил Приклонский.
— Но однажды — как вспоминает моя матушка — звонок смолк у дверей нашего дома. В ворота постучали громко и повелительно…
За дверьми спальни послышались веские шаги, сопровождаемые услужливым стучком капитановых сапог.
— К нам, — прошептал Приклонский.
Галаган пустил в чубук слюны, трубка зашипела и погасла.
— Пожалте, ваше сиятельство, — раздался сипловатый тенорок Мацнева. — Простите великодушно — я хворал намедни.
В спальню вошел немолодой тощий генерал в артиллерийском мундире. Жесткий серый ежик волос налезал на лоб, колючие брови были сурово сдвинуты. Генерал остановился на пороге и брюзгливо повел большим толстым носом.
— Да они у вас курят, — заметил он негромко.
— Никак нет-с, ваше сиятельство, — пролепетал, вытянувшись по струнке, маленький Мацнев. — Строжайше запрещено-с.
— Курят, — еще тише повторил Аракчеев и прошагал к койке ставшего во фрунт Шуйского. — Ну-с, дражайший дружочек, как тут твои обстоятельства?
Пажи, торопливо застегиваясь, один за другим покинули дортуар.
Шуйский, с головой укрывшийся одеялом, притворялся спящим. Перетрусивший Галаган сосредоточенно жевал фиалковый корень, дабы заглушить табачный запах.
Приклонский как ни в чем не бывало насвистывал арию Керубино.
— Вот — Ю propos [40] к твоему рассказу о Павловых временах, — прервал всеобщее молчанье Креницын. — Павел волею божьей помре почти полтора десятилетья тому, а верные его слуги наводят страх и поднесь.
— Но сам император вовсе не был таким чудовищем, как принято считать теперь, — лениво заметил Приклонский. — Он отличался не только вспыльчивостью, но и великодушием.
— Привели, барин! Двое дворовых в засаленных треуголках, с алебардами в руках истово вытянулись по сторонам низенькой двери; двое других, одетых в мундиры, втолкнули рыжего мужика с безумно остановившимися голубыми глазами. Барин, облаченный в лиловую мантию, встал из кресел, поправил привязанную прусскую косу и поднял золоченый жезл. Суд начался.
6 и 9 августа 1945 года японские города Хиросима и Нагасаки озарились светом тысячи солнц. Две ядерные бомбы, сброшенные на эти города, буквально стерли все живое на сотни километров вокруг этих городов. Именно тогда люди впервые задумались о том, что будет, если кто-то бросит бомбу в ответ. Что случится в результате глобального ядерного конфликта? Что произойдет с людьми, с планетой, останется ли жизнь на земле? А если останется, то что это будет за жизнь? Об истории создания ядерной бомбы, механизме действия ядерного оружия и ядерной зиме рассказывают лучшие физики мира.
Роман на стыке жанров. Библейская история, что случилась более трех тысяч лет назад, и лидерские законы, которые действуют и сегодня. При создании обложки использована картина Дэвида Робертса «Израильтяне покидают Египет» (1828 год.)
«Свои» — повесть не простая для чтения. Тут и переплетение двух форм (дневников и исторических глав), и обилие исторических сведений, и множество персонажей. При этом сам сюжет можно назвать скучным: история страны накладывается на историю маленькой семьи. И все-таки произведение будет интересно любителям истории и вдумчивого чтения. Образ на обложке предложен автором.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.