Недобрый ветер - [12]

— Больше не приходите, нам своих нечем кормить.

Мы прятались в подъездах, или железнодорожном депо, или городском варке, и короткий тревожный сон прерывался заботой о том, что мы будем есть на завтрак, где можно попросить или даже стянуть съестное. Когда мы совсем ослабели от голода, я не побрезговал и мусорными ящиками. Дома я читал о таких беднягах в газетах, но не мог бы поверить, что сам когда-нибудь на это решусь. Я оставил Джоя в теплом подъезде, а сам зашел в проулок позади ресторана. В мусорных баках уже копошились двое мужчин и женщина. Тут же шныряли крысы, они совсем обнаглели. Люди же делали вид, что не замечают друг друга. Я отыскал смерзшийся ломоть хлеба и две необглоданные косточки от отбивных. Я вымыл их под краном в общественной уборной: потом мы с Джоем отправились на пустырь, развели костер и подогрели еду. Джой ел как ни в чем ни бывало, но меня при каждом глотке тошнило, потому что я вспоминал мусорные баки, крыс и стыдливо прячущих глаза людей. Я поклялся, что больше не пойду на это, но впоследствии много раз нарушал клятву. Ничего другого не оставалось. Лишь одним я мог гордиться: я не позволял Джою ходить со мной на помойки.

Зато, к стыду своему, я становился трусом, если приходилось попрошайничать. Мне труднее было сносить это унижение, чем терпеть голод. И хотя я избавлял Джоя от помоек, ненавистное попрошайничество под дверьми выпадало на его долю. Джой никогда не жаловался; он смирился с тем, что эта роль ему больше подходит.

— Мне это сподручнее, Джош. Я младше тебя, маленьким подают охотнее, чем большим.

Конечно, он был прав. Люди делились последним, едва взглянув на его осунувшееся лицо и большие запавшие глаза. Сам он не придавал значения своей внешности.

— Женщина даже заплакала. Видно, ей действительно стало меня жалко, — рассказывал он как-то вечером, выкладывая передо мной хлеб и яблоко.

Однажды ему подарили старый свитер, в другой раз — теплую шапку. Видимо, у людей не хватало духу прогнать Джоя с порога. Словом, попрошайничество шло значительно лучше, когда им занимался Джой, но я вдруг понял, что похож на трусливого зайца — прячусь за спиной десятилетнего брата! Осознав это, я пересилил себя и стал добывать свою долю. Это было ужасно, я так и не мог с этим свыкнуться. И все же каждый вечер мы отправлялись с Джоем на добычу, ходили по разным сторонам улицы, звонили по очереди в дома. Однажды я постучал, и мне открыла девочка. Я отметил про себя, что она хорошенькая, но засмущался и отвел глаза. Глядя мимо нее, я пробормотал:

— Мне очень неловко, но… я очень голоден.

— Папа, там голодный мальчик, — услышал я ее голосок. — Можно дать ему что-нибудь?

К двери подошел высоченный мужчина и оглядел меня.

— Да, Бетси, конечно. Дай ему жаркого, — сказал он и ушел внутрь дома.

Несколько минут спустя она вернулась с маленькой картонной коробкой, издававшей восхитительный запах. Я хотел взглянуть ей в глаза и сказать спасибо, но не смог. Взяв коробку, я стоял как истукан, от смущения готов был сквозь землю провалиться. Тогда девочка тихо сказала:

— Надеюсь, скоро дела у вас поправятся. Мне стыдно, что у меня есть еда, в то время как мои сверстники голодают.

Никогда не узнаю ее имени и не выясню, так ли она хороша собой, как показалось мне на первый взгляд. Но одно я знаю наверняка: она утолила мой голод, ободрила дух, помогла справиться с отчаянием.

Было много случаев, когда я уже был готов сложить оружие; в холодные ноябрьские дни мне казалось, что нам с Джоем ничего не остается, как выйти в чистое поле и позволить морозу прикончить нас. Но всякий раз в такие минуты кто-то приходил на помощь, судьба как бы говорила нам: «Нет, нет, еще не время», мы находили еду, и кров, и силы, чтобы продолжать борьбу за жизнь. Однажды где-то в Небраске мы набрели на крошечную ферму, и дряхлая старуха пригласила нас в дом. Она покормила нас ужином за маленьким кухонным столиком. На кухне пылала ночь, и из носика медного чайника вырывался пар. Пока мы ели, она задумчиво разглядывала нас.

— Ты куришь? — внезапно спросила она меня.

Я давно разучился смеяться, иначе принял бы это за шутку.

— Если бы у меня были деньги на сигареты, мадам, я бы потратил их на еду и не пришлось бы клянчить у вас.

— Ну ладно, — кивнула она. Тогда можете остаться на ночь. Я спросила, потому что боюсь пожара… — Она с минуту помолчала. — Вам бы не мешало выкупаться, а когда вы ляжете я постираю вашу одежду.

Купание! Знала бы она, как мы о нем мечтали! С того дня, как ушли из дому, мы впервые мылись горячей водой и мылом. Чистые, распаренные, мы влезли в длинное белье, которое осталось от умершего мужа хозяйки, и улеглись в постель, на пуховые перины, гоня прочь мысли о завтрашнем дне. Хозяйка не будила нас, и мы спали почти до полудня. Когда мы проснулись, она вошла, мягко ступая, положила нам в ноги выстиранную и отутюженную одежду и остановилась, глядя на нас.

— Бедные малыши, — сказала она, — видно, вы смертельно устали. — Она подняла шторы и пошла к двери. — Теперь вставайте и одевайтесь во все чистое. Вас ждет завтрак.

Она приготовила нам великолепную еду — горячую овсянку, гренки, какао. Поев, я почувствовал небывалый прилив сил уверенности в себе. Женщине хотелось побольше о нас узнать.