Нечаянная радость - [2]

Монах опустил тяжелую свою ношу прямо на снег и двумя-тремя большими шагами оказался возле парня: встал над ним, широко, крестом расставив руки, и твердо сказал:

– А вот бить не дам!

Он был решителен и растерян одновременно. Стоя с раскинутыми руками, он огляделся в поисках подмоги и защиты – и не увидел, конечно, ни того, ни другого. Это на площади, где толпа и суета, может, и нашелся бы смелый человек, а то и рачительный милиционер, и вмешался, но тут, в «ущелье» между ларьками, именно эти трое чувствовали себя хозяевами жизни. И тогда монах достал из-за пазухи золоченый крест, выставил его перед собой и с несколько неуместной торжественностью запел сильным баритоном:

– Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! Яко исчезает дым да исчезнут!

Нашел себе защиту монах… Но она сработала! Восточные люди заоглядывались тревожно по сторонам: а ну как на громкий этот голос народ сбежится?

– Да тихо ты, тихо! – рявкнул злой и тощий, угрожающе делая шаг к монаху.

Но тот не убоялся и креста не опустил, а продолжал петь во весь голос:

– Тако да погибнут грешницы от лица Божи-и-я, а праведницы да возвесел-я-я-тся!

Старший удержал тощего за рукав. Русский монах-священник, да еще с крестом, а они – мусульмане. Народ же на электричку шел с работы усталый и от усталости раздраженный, в большинстве своем крепкого возраста. Подумав, старший сказал примиряюще:

– Зачем кричишь, отец? Разве ты знаешь этого раба? – он презрительно кивнул на лежащего парня.

«Раб» лежал, прикрывая лицо руками, но одним глазом подглядывал сквозь растопыренные грязные пальцы.

– Не знаю я его, – перестав петь, твердо и даже грозно сказал монах, – но убивать не позволю!

– А кто его убивает? – уже совсем мирно проговорил старший. – Мы его порядку учим, а не убиваем. Отдаст пять тысяч – и свободен.

– Дрянь человек! – добавил тощий, злобно скалясь в сторону парня. – Кому такой раб нужен?

– Если он тебе понравился – выкупай, – насмешливо предложил самый молодой «рабовладелец», – цена ему всего пять тысяч.

– Пять тысяч, говорите? – протянул монах, сразу успокаиваясь. – Так бы и сказали. Ладно, посмотрю, наберется ли у меня столько.

При этих словах все четверо, в том числе потерпевший, уставились на него с великим удивлением: вот уж этого никто из них не ожидал! А монах спокойно и деловито расстегнул надетую поверх рясы черную куртку и вынул из-за пазухи кошелек на толстом шнурке, одновременно пряча крест. Открыл кошелек, достал нетолстую пачку денег и принялся бережно их пересчитывать. Остальные молча наблюдали.

– Это же надо, как раз пять тысяч! Божий знак, Его святая воля… Только мне еще до монастыря надо доехать. Сейчас посмотрю по карманам, может, наберу на билет, тогда все ваше.

– Не мелочись, отец! – остановил его старший. – Давай четыре тысячи, а тысячу оставляем тебе на дорогу. Мы тоже добрые, если человек хороший. Но учти, товар ты взял порченый! Смотри, чтобы он у тебя эту последнюю тысячу не отобрал!

– Не отберет, – спокойно сказал монах и, отделив пару бумажек, отдал деньги. Старший пересчитал их и аккуратно сложил в толстое портмоне.

– Забирай! Теперь он твой раб, – сказал он монаху и властно кивнул соратникам: – Пошли отсюда!

С удивительным для своего крупного тела проворством он скрылся-растворился в темных расщелинах между киосками, за ним следом исчезли и остальные.

– Вот и ступайте себе… с Аллахом! – пробормотал монах и, наклонясь над лежащим, спросил участливо: – Идти-то можешь, раб Божий?

– Куда идти? Зачем? – заволновался парень и вдруг вальяжно растянулся на затоптанном снегу: – Это ты, батюшка, иди куда шел! А я тут полежу, соберусь с силами… с мыслями то есть!

– Ну и лежи себе, во славу Господню, собирайся с мыслями, – пожав плечами, ответил монах, – наверняка тебе есть о чем подумать. Только вредно это – на холодной земле лежать, еще простудишься вдобавок ко всему!

– А меня простуда не берет! Ты иди, иди, батюшка, дальше я сам справлюсь, – и парень проворно сел на корточки.

Монах разглядывал его, не торопясь уходить. Теперь ему было видно, что пострадавший еще совсем молод, лет двадцати пяти, не больше, хотя побитое лицо его уже успело опухнуть от побоев – а может, оно таким и прежде было от «хорошей жизни». Один глаз у парня совсем заплыл, отчего казался лукаво и недобро подмигивающим.

– Ну, хочешь – оставайся, – наконец ответил монах, – а мне на электричку пора.

– Ага, давай двигай, батя, кина больше не будет! – Парень завертел головой, явно что-то разыскивая на земле.

* * *

Монах развернулся, снова вышел на площадь, купил все-таки бутылку минеральной воды и направился к переходу: билетные кассы были на другой стороне площади, разделенной надвое железнодорожными путями. Тут его настиг гудок подходящего товарного поезда и заставил остановиться. Он стоял, а между ним и другой стороной площади проходил длинный товарняк. Череда вагонов казалась бесконечной, монах одними губами шептал молитву: возможно, молился о спасении всех, заброшенных на рельсы этой суетной и нелегкой жизни…

В проёме вагонов он видел мелькающий угол площади, окошечки касс и очередь к ним, остановки автобусов и маршруток и вдруг заметил, что неподалеку от касс стоят те самые трое и о чем-то совещаются. Товарняк прошел, но монах не стал переходить рельсы, а торопливо зашагал назад, на место происшествия.