Небом крещенные - [15]
Склонив голову на левый борт, он глядел на землю, выдерживая линию пути, а думал о своем. Не было зла на начальника школы, который не уважил его просьбы, не хотелось вспоминать нудные разъяснения кадровика, с которым тоже довелось встретиться в штабе школы. Время от времени возникали перед глазами восковой бледности лицо и русый чуб Сереги Снегирева, звучали эхом его слова: "Не они нас, а мы их бьем…", "Там такая рубка, браток!"
Шестнадцатая учебная группа заступила в караул на аэродроме. Начальником караула, его помощником, разводящим пошли курсанты — все свои ребята. Впереди сутки вахты. Хоть и скучно стоять с винтовкой где-нибудь в дальнем углу аэродрома, а все-таки лучше, чем на занятиях: можно думать о чем-то хорошем, мечтать о времени, когда ты летчиком-истребителем отправишься на фронт, проведешь десятки победных воздушных боев, в одном из которых будешь нетяжело ранен, а потом твоя же часть освободит от врага рабочий поселок у Горячего ключа, и ты увидишь мать, сестренку и отца, которые по счастливой случайности все останутся живы-здоровы. За четыре долгих часа пребывания на посту можно сочинить в уме целую повесть. Особенно ночью, когда вокруг темень и тишина и самолеты спят под брезентовыми чехлами.
От кого и что тут охранять, собственно говоря? За условной границей аэродрома простирается бескрайняя степь, никого там нет, раз в неделю проедет старый казах на ослике, напевая древнюю монотонную песню, — так что, ему нужен твой самолет?
Отстояв четыре часа, Вадим Зосимов пришел в караулку. Поужинал, завалился на нары. После легкого ужина, состоявшего из полумиски водянистого пюре и кусочка соленой, вымоченной до костей рыбы, не спалось. "Таким ужином только балерин кормить", — подумал Вадим. Перевернулся несколько раз с боку на бок и начал было дремать. Его толкнули в бок. Открыл глаза: Булгаков.
— Чего тебе, Валя?
— Вставай, пойдем второй ужин рубать, — шепнул Булгаков.
Сон как рукой сняло.
Булгаков шел по тропинке, спускаясь в овраг, Зосимов — за ним.
— Наши ходили в эскадрилью за ужином и по дороге прихватили сахарной свеклы, — рассказывал Булгаков. — На путях стоял состав, на платформах буряки. Они тут, в Средней Азии, здоровенные растут, по полпуда каждый. Натаскали, сколько могли унести вчетвером.
В овраге тлел костерок из саксаула. Над ним висело ведро, и в нем аппетитно булькало.
— Готово, кашевары? — окликнул Булгаков начальственным тоном, он ведь сегодня разводящий.
Вместо ответа Костя Розинский протянул ему на острие ножа ломтик упаренной свеклы. Шкапа даже разговаривать ленился.
Булгаков пожевал.
— Немного хрустит и горечью отдает. Надо еще минут пятнадцать поварить.
— Вы их варите? — спросил Вадим. — Эх, разве так! Их же надо печь в золе, пирожное получится.
— Ладно тебе выдумывать! — отмахнулся задетый "кашевар".
— Я не выдумываю. А вот ты, Шкапа водовозная, ни черта не соображаешь.
— Пошел ты знаешь куда?..
— Сам пошел!
— Слушай, Вадим, вон лежит целая куча свеклы, — вмешался Булгаков. — Бери и делай, как ты знаешь. Пока эти сожрем, твои подоспеют на второе.
Ведро сняли с костра. Костя Розинский по праву кашевара делил. Вадиму протянул миску, наполненную с верхом.
— Рубай. А то ты с голодухи злой, как собака.
Дымящаяся, пахнущая растворенным сахаром, свекла вызвала у Вадима головокружение. Наверное, и у других тоже так. Все жевали, чавкали, дули на свеклу, раскаленную, как саксаул, о разговорах забыли. Вадим ел и делом занимался: разгреб тлевшие угли костра, заложил туда с десяток корней свеклы, притрусил горячим пеплом.
— Добрый замес. Через часок понюхаете, — пообещал он.
Покончив с порциями, закурили. Повеселели, заговорили.
Костя разложил по мискам, что оставалось в ведре.
В полночь поспел Вадимов замес. Свекла, испеченная в золе, показалась мармеладом. Ребята дружно хвалили Вадима. Даже Шкапа подбросил ему вялый комплимент.
У курсанта вечно голодный блеск в глазах. Голодному хочется только одного — поесть. V сытого в голове начинают роиться и другие мысли.
— Тоска зеленая, братцы, — проговорил Зосимов. — Сколько времени нас маринуют? Год с лихом, а?
Пригорюнились ребята, обманутые в своих пылких юношеских мечтах. Дома, в аэроклубе каждому ведь было сказано: ты теперь почти готовый летчик, на истребителе тебя немного покатают и жми на фронт, большого перерыва в полетах, боже упаси, допускать нельзя, а то потеряешь квалификацию. Давно все это в прошлом, давно забыто. Не дают летать им, крылатым. А как хочется! Не только потому, что их призывает фронт, где без них очень трудно. Пилоты — это такие особенные люди, можно сказать — уже не совсем нормальные люди: без неба начинают хиреть и сохнуть, как деревья без воды.
Костер, одолеваемый холодным вечным сном, изредка подмаргивал огненными глазками, прежде чем совсем их закрыть.
В темноте прозвучал голос Зосимова:
— Давайте сами подлетнем!
На голос повернулись.
— Тебе что-то приснилось после двух порций свеклы? — язвительно спросил Булгаков.
Вадим не обратил на насмешку внимания. Продолжал спокойно и обстоятельно — видно, мысль нелегально подлетнуть зародилась у него давно:
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.