Небом крещенные - [14]

Парень хохотал. Горячеватый вторил ему.

— Тебя как зовут, младший лейтенант?

— Иван Горячеватый.

— Ваня, значит. А я Серега Снегирев. Вот и познакомились мы с тобой.

Потом они заговорили уже серьезно, заговорили о том, чем жил и дышал в то грозное время каждый.

— Ну, как там? Бьют наших? — спросил Горячеватый доверительно.

Снегирев, мальчик в гимнастерке, начал рассказывать тоном старшего:

— Положение на фронтах, конечно, тяжелое. Отступаем и отступаем. Но нельзя так сказать, чтобы наших били. Наоборот, мы их, гадов, бьем. Штурмовиков, например, наших фрицы здорово боятся: как только начнем карусель над передним краем, они даже стрелять перестают — разбегаются к чертовой матери. А братья истребители, что прикрывают нас в боевом полете, те вообще отчаянно кидаются на противника. Но мало техники у нас, Ваня, мало самолетов, понимаешь? Все, слышь, вступаем в бой с превосходящими силами противника. А почему с превосходящими?

Упругий плевок полетел на соседние рельсы.

— А честно говоря, гибнет нашего брата уйма, — продолжал Снегирев. — Опытные летчики погибли в первых боях. Сейчас зеленая молодежь идет на фронт. Налет пустяковый, только что за ручку научились держаться. Вылетает шестерка на задание — возвращаются три, два… а то и совсем ни одного. Там такая рубка, браток! Кто не был, тот побудет, кто побыл, не забудет.

Потолковали еще с полчасика, выкурили по третьей. Интересно побыть с фронтовиком, да надо идти Горячеватому: время близится к обеду.

Сделав несколько шагов от окна, Горячеватый ощутил на затылке взгляд того парня. Оглянулся, и даже не по себе ему сделалось: на нем остановились округлые, немигающие глаза, в которых было что-то не от мира сего. Тоска, отчаяние, боль переполнили эти глаза. Снегирев высунулся из окна по грудь, и только теперь можно было заметить, что правой руки у него нет по локоть.

— Летай, Ваня. Летай, как только можешь, и плюй на все остальное. Понял?! А я уже отлетался…

После этих слов Снегирев скрылся в купе, видно, упав на постель. Послышался его надрывный, пронизывающий душу стон — так стонут во время приступа падучей болезни, чтобы потом надолго замереть.

Начальник школы пилотов, невысокий, но с богатырским разворотом плеч полковник, пробежав глазами рапорт Горячеватого, швырнул бумагу ему обратно.

— Почему не по команде обращаетесь, товарищ младший лейтенант? Устава не знаете?

— Разрешите сказать, товарищ полковник: я и командиру эскадрильи уже писал и в отдел кадров…

Не слушая объяснений, полковник продолжал начальственным тоном:

— Не по команде — это раз. Во-вторых, надо же понимать простую истину: если все инструкторы разбегутся на фронт, кто будет готовить летный состав для того же фронта? Возьмите свой э-э-э… бессмысленный рапорт.

Полковник приподнялся, собираясь, очевидно, протянуть руку и пожелать всего хорошего. Но Горячеватый держался на расстоянии. Нет, не для того он за четыреста километров прилетел, чтобы так вот выставили его за дверь, будто школьника.

— Товарищ полковник, разрешите доложить.

— О чем тут докладывать? Все ясно. Ответ вам дан, времени на пустые разговоры и так немало затрачено.

— Товарищ полковник, разрешите! — еще тверже произнес Горячеватый, сцепив челюсти, что тиски железные.

— Ну, слушаю вас. — Начальник школы вновь откинулся на спинку кресла.

Чтобы не сбиться, не скомкать свои, как ему казалось, очень убедительные доводы, Горячеватый начал говорить медленно, отрубая фразы, каждую в отдельности.

— Идеть тяжкий период войны. Сейчас на фронт нужно опытных летчиков. А такие выпускники, каких теперь выпекають… Лучше они пойдуть на фронт потом, когда немного легче станет.

— Стратег! Скажи, какой дальновидный! — Снисходительная улыбка полковника тут же исчезла. Черты лица налились суровой тяжестью. — Зачем же выпускаете таких желторотых, товарищ инструктор-летчик? Значит, плохо учите людей! Выходит, и здесь, в тылу, не справляетесь.

Четыре шпалы на полковничьей петлице били в глаза рубиновым блеском, давили силой большой власти. Но не оробел перед ними единственный кубик Горячеватого.

— Не справляюсь… А самолеты вы мне дали? А бензин вы мне дали?!

Вскочив, полковник зашагал по кабинету. Остановился напротив Горячеватого, лицом к лицу, даже его теплое дыхание было ощутимо.

— Вы правы: матчасти и горючего недостаточно. Но если так рассуждать, то можно вообще до пораженческих настроений докатиться. Всюду не хватает, и всюду тяжело: и здесь и на фронте тем более. В том-то и задача наша, чтобы выстоять в этих условиях и выполнить свой долг, как положено.

— Это ясно, товарищ полковник.

Без дальнейших рассуждений полковник молча, тычком, подал руку Горячеватому.

В обратный путь инструктор вылетел после четырех часов дня. Солнце держалось еще высоко, светило почти в спину, поскольку самолет шел курсом на восток, и видимость была отличная: каждый холм или овражек рисовались четкими линиями и яркими красками.

Слева, в лощинке, курилась пыль. Дикие козы — целое стадо — бежали наискось по склону. Стоило довернуть машину влево, чтобы спикировать как раз на них. Но сейчас Горячеватый не обратил на дичь никакого внимания. Даже отвернулся.