Небольшие повести - [39]

Машина пошла медленней. Прикусив губу, Николай подтянул подсос. Машина послушно набрала скорость, но через минуту, словно выбившись из сил, снова замедлила ход и пошла, дергаясь, толчками. Николай со злостью забрякал педалью акселератора и снова рванул подсос. Выхлопная труба стрельнула, и мотор заглох.

В наступившей тишине стал явственно слышен шелковый свист поземки.

Я вопросительно взглянул на Николая. Он думал, машинально включая ключиком зажигание. Потом пробормотал что-то сквозь зубы и вышел на мороз, с размаху захлопнув дверцу. Он попытался поднять капот голыми пальцами, но, едва коснувшись промороженных металлических зацепов, отдергивал руки, словно его било током высокого напряжения.

Пока он продувал трубки, я тоскливо смотрел на ленивую, как папиросный дым, февральскую поземку. Над гольцами стыло не греющее в морозном пару круглое солнце.

Николай обтер руки снегом и мрачно уселся в кабину.

- Большой мороз, как думаешь? - спросил я.

- Полсотни пять, полсотни шесть. Вот так вот, - ответил он. - Пальцы кусает… В чем дело, не пойму!..

Некоторое время он сидел молча, уставившись на бесцельно работающий «дворник».

- А ну, слезай! - приказал он внезапно.

Потом поднял сиденье, и гладкий лоб его покрылся мелкими каплями пота, совсем так же, как тогда, у «прижима».

- Что такое? - спросил я, испугавшись.

- Так и есть! - проговорил Николай, не обращая на меня внимания.

Оказалось, бензиновый бак, который должен лежать на кронштейнах, по вине беспечного Витьки был положен неправильно, небрежно. Одним краем он свешивался вниз и с самого начала пути касался кардана. Вращаясь, вал протер в баке дыру, и весь бензин вытек.

Мы оказались в тяжелом положении. В радиусе пятидесяти километров не было ни жилья, ни зимовья. Идти пешком в страшный, шуршащий мороз, когда слышно, как пар шелестит возле уха, по снегу без лыж, особенно в моей не очень-то теплой одежде, было бы глупо. Надежды на проходящую машину не было почти никакой: разъезжать в такую стужу здесь некому и некуда.

- У Витьки, как женился, вовсе ума не стало, - сказал Николай.

- А вроде деловой: суетится, бегает.

- Ну и что? Курице вон голову отруби - она тоже бегает.

К чести Николая, надо сказать, что он только один раз помянул безалаберного Витьку. Потом начисто забыл про него, и я увидел прежнего Николая - делового, энергичного и насмешливого.

- Пожевать чего-нибудь захватил? - спросил он.

- Нет.

- Это ничего. Не в еде дело. Застынем раньше, чем проголодаемся. До ужина застынем, - успокоительно заметил он.

- А может, будет машина?

- Навряд ли. В такую погоду умные дома сидят. А дуракам до нас не доехать.

Он открыл краник и слил из радиатора воду. Вода застывала быстро, как расплавленное олово. Я подошел было к мотору, от которого заманчиво тянуло теплом, но Николай сунул мне в руки пешню и велел пробивать лунку.

- Если, на наше счастье, появится машина и дадут бензин, надо сразу заливать воду, - объяснил он. - Будем долбить по очереди.

Потом я понял: Николай заботился только о том, чтобы я возможно дольше не замерз. Ему было известно, что толщина льда здесь не меньше моего роста и добраться до воды мы вряд ли сможем.

Я работал изо всех сил. Ветер был небольшой, но каждое дуновение его пронизывало насквозь мое пальто, пиджак, свитер и три нижних рубашки, надетых одна на другую, будто вся одежда была сшита из марли.

Николай попросил бумагу и, пока я выбивал пешней скользкие льдинки, написал, как потом оказалось, два письма: одно - техноруку, другое - Аришке. Он аккуратно исписывал страницы и засовывал листок за листком под крышу кабинки.

А я все бил и бил неподатливый лед. Работа была трудная, неспорая. Казалось, что я стучу пешней давным-давно, а лунка остается совсем мелкой. Когда я позволил себе взглянуть на часы, оказалось, что прошло всего семнадцать минут.

- Устал? - спросил Николай.

Я смущенно оглянулся. Его наконец тоже пронял мороз. Уши малахая были спущены и завязаны у подбородка, ватник застегнут на все пуговицы, так что не стало видно ни белого шарфа, ни кирпичной шеи.

- Э-э, да ты застыл весь! - воскликнул он, и зачерпнув широкой ладонью снег, стал натирать мое лицо, напихивая сухой, режущий, как рашпиль, снег в ноздри, в рот, в уши, так, что я почти задохнулся.

- Не лезь! - крикнул он, увидев, что я направляюсь к кабине. - Ходи, а то уснешь!

Мы менялись несколько раз: то Николай бил пешней лед, а я ходил вокруг машины, то я брался за пешню, а он мелко трусил по кольцевой, умятой нашими ногами тропинке. Наконец Николай выругался длинно и витиевато - так же, как и меня, его раздражала бесцельная работа и надоедливая ходьба.

- Пойду на берег, - сказал он. - Может, добуду валежины. Если не вернусь, пусти письма по адресу.

Он взял топор и пошел, отпечатывая на нетронутом насте глубокие следы. Пройдя метров сто, он остановился и прислушался. Я тоже насторожился. Издали донесся явственный шум мотора.

- Слышишь? - крикнул Николай.

- Слышу! Машина! - закричал я что есть силы.

Спотыкаясь в собственных следах и падая, Николай бросился обратно и одним махом взлетел в кузов. Я подбежал тоже, скрипя валенками.