Неболочь - [10]

Мне странно, сонную мормышку подлещик нежно теребит,

Так, пенкой поднимая крышку кастрюли, молоко кипит.

Перерыбачился, морозом стянулась лунка, и рука

Ошпарилась – не о мимозу – о ручку кружки молока?

Внезапно помутнел рассудок, я, продираясь через лес,

Увы, не помнил время суток, стуча зубами полонез.

На соснах, елях – вместо шишек – дрожа, топорщились ерши,

Цепляясь за набор мормышек, как будто за волосы вши.

Я ел их, мёртвыми губами шептал: «Лабискви»… – (без ума),

И сердце, превращаясь в камень, тащило в прорубь, как сума.

Потом погонщик маламутов и – в лихорадочном бреду —

Лабискви, снега перламутр, орава орков на Ski Doo…

Холодный Доусон, в салуне я сыплю золотой песок

Лабискви между полнолуний и виски делаю глоток…

Ваня

В чём смысл сна, в чём осени капуста: безлюден ошинкованный лесок,

Стиральною доской – а это грустно – ребрит воды серебряный поток.

Я вспомнил, как собрал безгубых устриц, а ты заправила косичку под платок…

В чём невидаль обманного тумана: грибы-лазутчики на голубиных мхах

Едва приметны (что немного странно), и холодно удерживать в руках

Корзину… Я спросил Ивана: «А рожа почему вся в синяках?».

В чём правда и ожиданность ответа: «Подрался с братом – он обидел мать…

(Приблудная собака – что приветно – вдруг перестала нудно завывать…)

Неловко мне рассказывать об этом… и несподручно грузди собирать».

В чём смысл человеческих страданий (заплывшим оком – солнце в небеси):

«Я помогу, поделим вровень, Ваня, ты, главное, до дому донеси…».

Ириской, завалявшейся в кармане, сердечко слиплось… Господи, спаси!

Электрик

Не прячь глаза, как прячет филин полёвку в тёмное дупло,

Когда вечерний свет оливен, и ливень тормошит стекло…

На листьях – водяные знаки, как на купюрах… Журавли

Порой – застёжкой на рубахе, порой – крестами на Нерли.

Соединительною тканью – дождь – между небом и землёй,

Вода – барашковою бранью, дорога – кольчатой змеёй.

Казалось, можно подтянуться, как по канату, до небес,

Луны замызганное блюдце, что иногда ворует бес,

Почистить, привести в порядок гирлянды выгоревших звёзд:

Чтоб выкрутить – как лук из грядок – и вывесить на старый мост…

Вдруг по нему, а так бывает, пройдётся с зонтиком Она —

Звезда, как лампочка, мигает, блестит крамольная луна.

Роммель

Глухую ночь провёл в соломе (осенний проливной каприз)…

Наутро объявился Роммель – пустынной пашни хитрый лис.

Он всё высматривал в бинокль мышей позиции в меже.

Тащились тучи, словно рохли, скрипя на каждом вираже.

Перипетии пораженья не вспомню: только белый флаг

Луны, как символ подношенья дождю, убавившему шаг.

Что снилось? Я – в сырой траншее, армады «Тигров» и «Пантер»,

Вши, расцарапавшие шею, убит ближайший офицер…

Ору: «За Родину, ребята!»… И бесконечно длится бой…

В соломе – холодно и свято. А Роммель хвост поджал трубой.

Пни

Николаю Васильеву

Как нерв, зажатый между позвонков, я слышу эхо срубленного бора:

Стучащий дятел, клёкот сапогов, подков по водопаду косогора…

Как свежеиспечённые блины, двоякодышащие проруби Вселенной,

Над коими – холодный снег луны… Луна звенит монетою разменной.

Как олухи, стоящие в углу, подсолнухи, что явно не дозрели.

Вы – фары, оплавляющие мглу, обманщики, особенно в апреле.

Я – Урфин Джус средь срубленных солдат, в истлевших листьях Изумрудный город,

Когда я слышу эхо-листопад, меня берёт отчаянье за ворот.

Похожи на тенёта паутин, на гамаки, качающие время,

Всплываете кувшинками из тин, таращитесь, как на Данаю Рембрандт.

Порой на солнце щурите круги, становитесь, как я, сентиментальны,

И ваши слёзы, словно мотыльки, преображают мир лесоповальный.

Терапия

На мануальную траву прилёг во время сенокоса —

Мой сон разламывал халву и сыпался песком с откоса…

Как спичек полный коробок, когда трясёшь его над ухом,

Как стог, кренящийся на бок, отмечен звёздной оплеухой,

Звучал мой сон… Алаверды: Бетховен – «Лунная соната»

Лилась росою на цветы, растерянно и глуповато.

Луна, как на резинке шар, какой во время демонстраций

Мне покупал сосед-клошар… И, словно муха-папарацци,

Я доставал буквально всех: Альенде, Брежнева, Фиделя,

Курсантов (Фрунзе, ВоенМех) и пуделя Эммануэля.

Увлёкшись, сдёрнул капюшон, который оказался бантом;

Кривляясь, как месье Крюшо, стал кумачовей транспаранта.

Мы снова свиделись, учась в микрорайоне, по соседству…

Мостками – в школу, через грязь, прохлюпало, как носом, детство.

Пока внезапный ветерок из туч растасовал колоду,

Мне думалось о том: кто Бог?.. Так и не выдумалось сходу.

Русь

Звезда – на нитке шелкопряда, сельджук – на Шёлковом пути.

Луна желтеет, как Невада-пустыня (месяц-травести?)…

Над муравейником Хеопса летит с фонариком светляк.

Дорога – скользкой мордой мопса – ребриста… Бархатная тля,

Как лист серебряный, порхает. Поймаешь, на руке – пыльца.

Туман – духмяным расстегаем – скрывает противень крыльца.

У церкви крест приподнят к небу – крючком открывшейся двери.

Как затвердевший мякиш хлеба – стог. Что ни говори,

Прекрасна Русь! Обильна полночь росою крокодильих слёз…

Не до конца отдёрнут полог, но полно медоносных звёзд.

Дыши, пока тебе живётся, смотри необратимый сон…

И помни: там, где тонко – рвётся, где бьётся – раздаётся звон.

Транссиб

Как целомудренности пояс, вблизи вокзала – скорый поезд…