Приободрившись, он с затаенным злорадством оглянулся на Зелду и старуху, которые, притащив тяжелый тюк, взваливали его на подводу. Прибежавшие следом дети, босые и растрепанные, громко спорили.
— Я первый! Я сяду раньше всех, — кричал Курт, прыгая у подводы.
— А я еще раньше, я прямо сейчас влезу! — и Шмуэлке уцепился сзади за грядку.
— Я тоже хочу.
— И я! И я! — зашумели девочки.
Юдл искоса посматривал на них. И вдруг ему захотелось вот так, ни за что ни про что, огреть их кнутом. «Шефтлово отродье… Пока я там пропадал в лагере, он тут с женой спал, детей плодил… Целый табун!» — с ненавистью думал Юдл.
Зелда из последних сил поднимала на подводу огромный узел, завернутый в пестрое рядно.
«Хоть бы помог ей, нет, сидит как истукан, — Доба с раздражением посмотрела на мужа. — И не почешется…» А ведь ей они еще как помогали все эти годы, пока его не было, — и Зелда, и Шефтл. Но сказать ему она не решалась. Боялась. И так уж она натерпелась от него за те дни, что он дома. Доба только вздохнула, влезла на подводу и, тяжело дыша, начала разбирать и складывать сваленные там вещи.
Когда подвода была нагружена доверху домашним скарбом — старыми корзинами, малыми и большими. узлами, подушками, перинами и ящиками с посудой, — Зелда посадила детей: Шмуэлке, Тайбеле, Эстерку и Курта, а под конец подала Добе Шолемке. Потом влезла на подводу сама.
— Ну, все уже? — спросила Доба, придвигаясь к Зелде.
Зелда не ответила. Она смотрела на свой дом, на завалинку, где они с Шефтлом коротали летние вечера, на палисадник с низенькими вишнями, на куст хризантем против окон, на тополь посреди двора — тень от него тянулась до самого порога, — и от мысли, что сейчас, сию минуту придется все это оставить, она чуть не зарыдала от отчаяния. Здесь она прожила с Шефтлом свои лучшие годы. И сейчас, в последние минуты, она особенно сильно чувствовала, как тяжело со всем этим расставаться. Но — надо было. И, собравшись с силами, Зелда позвала:
— Свекровь, где вы? Пора садиться! Все уже на подводе!
Но старуха не слышала. Она стояла одна в своей опустевшей боковушке и прощалась с голыми стенами, с домом.
— На кого я тебя оставляю, — шептала она, — как я жить без тебя буду…
Зелда снова ее позвала.
Сгорбленная, еще больше высохшая, старуха вышла, сделала несколько шагов и остановилась. Всем своим слабым, худым телом она прильнула к стене, обхватила руками угол дома, точно это было живое существо, и лицо ее искривилось — она горько заплакала.
Их дом был самый старый на хуторе. Построил его старухин прадед, один из первых колонистов, когда полтора с лишним века назад обосновался па этой, тогда еще дикой земле. Потемневшая от времени крыша, низенькая длинная лежанка, где в зимние вьюжные вечера сушились семечки, скрипящие двери — все здесь ей было дорого, как жизнь, и, как с жизнью, трудно было со всем этим расставаться.
Старуха медленно опустилась на завалинку.
— Свекровь… — в третий раз позвала ее Зелда. Старуха не двигалась с места.
Зелда слезла с подводы и подошла к ней:
— Что с вами, вы же нас задерживаете… Идемте, садитесь наконец…
— Подожди, не гони меня… — чуть слышно ответила старуха.
Дети ерзали на подводе; они ужасно боялись, что бабушка передумает и не захочет ехать. Доба тоже забеспокоилась. Один Юдл радовался в душе.
В воротах показался Хонця.
— Выезжай! — крикнул он Юдлу. Голос у него был хриплый, измученный.
Юдл вздрогнул. Нехотя взялся за вожжи, косясь украдкой на Гуляйпольский шлях, откуда он ждал и не дождался гостей. Пара сытых буланых резво тронула с места. Обозленный, Юдл круто повернул подводу, и она, описав дугу, с разгона наехала на цветущие кусты хризантем.
Заметив это, старуха побледнела.
— Изверг! — закричала она не своим голосом, хватаясь за голову. — Он мне все хризантемы передавил! — и, поднявшись с завалинки, с неожиданной прытью пустилась к перееханному кусту, начала поднимать и расправлять сломанные и раздавленные стебли. — Что он с ними сотворил, — причитала она. — Цветики мои… Ох, увидел бы это Шефтл… Он их так любил… Надо же, такую красоту погубить…
— Ну тише, тише, ну успокойтесь же, — упрашивала ее Зелда. — Есть несчастья и пострашней… Сами видите, что творится… Ну идемте же, идемте… — Она взяла старуху под руку, подвела к подводе и уже хотела, подсадить, как вдруг старуха всплеснула руками:
— Постой!.. Хорошо, что вспомнила! Мы ведь забыли медный таз для варенья! Такой таз! Он на чердаке лежит… Погоди, сейчас… я за ним схожу.
Не успела Зелда слово сказать, как старуха поспешно заковыляла к дому. Уже около самых дверей она внезапно остановилась. И вдруг схватилась одной рукой за грудь, другой как-то странно взмахнула в воздухе и упала на землю.
— Свекровь!.. Что с вами? — подбежала к ней испуганная Зелда.
Старуха лежала на земле. Из-под подола выглядывали худые ноги.
— Что с вами?… Почему вы не отвечаете? — растерянно повторяла Зелда.
Старуха не шевелилась.
Зелда приподняла ее голову, странно тяжелую, повернула к себе, увидела тусклые полоски белков, темную дыру беззубого рта, скривившегося, казалось, в насмешливой улыбке, и в ужасе разжала руки. Голова глухо стукнулась о землю. Зелда зарыдала.