Небесное созданье - [56]

Неспешно пробивая лыжню по седловине перевала вверх, к нему вдруг пришло ровное и умиротворенное настроение. Он слегка подивился тому уверенному спокойствию, с которым вел себя и в разговоре с участковым, и со старшим следователем, и с директором прииска, и с главным спасателем. А все дело, наверно, в том, что мысленно он давно уже решил отдать содержимое мешочка небесному созданью, и пускай она с этим добром поступает как ей заблагорассудится. Ему же самому чужое золото не нужно. Воспользоваться им все равно будет нельзя, и кроме горя оно ничего не принесет. Конечно, он взял на душу грех, и грех этот на нем останется, как ни отмаливай, но утешает, что корысти нет. Не для себя принес, для молодой девушки, которую предал любимый человек. Да еще она в такую мясорубку попала, чудо, как живой осталась. Пусть это будет наградой Алене за все страдания. Вот только бы поскорее передать ей свой подарок, сказать: „Это все — твое“ и с тем проститься.

Подумал так, и стало еще легче, даже лыжи пошли быстрее. Вот что значит — высокогорье. Светлые мысли здесь посещают его чаше, чем в поселке. Ведь отсюда — ближе к Богу. И еще одна практическая мысль тотчас же проклюнулась в его мозгу, как бы рожденная общим настроением при виде близких гольцов: а что если не дожидаться весны или, тем более лета, а в середине января взять да смотаться к Алене в Барнаул? И не через Иогач, где его отъезд сразу заметят и кое у кого возникнут вопросы, а отсюда, через эти гольцы — в Каракокшу. Там на автобусе, а лучше на попутной машине — до Горного. Оттуда междугородним автобусом — в Барнаул. И таким же путем — обратно. Ни одна живая душа о его отлучке с угодий не узнает. А если придут егеря тропить, что маловероятно, и увидят лыжный след к гольцам, скажет: гонял браконьеров. Поверят. Тем более, что о браконьерах из-за перевала он в охототделе уже докладывал. Да и сейчас сказал главному спасателю, что пошел глянуть, нет ли бракошей. Все будет нормалек, как говорит Алена. Вот только надо будет прихватить с собой цивильную одежду. Хотя бы ношеные брюки и старенькие зимние сапоги. Охотничья суконная куртка из комплекта „тайга“, а также вязаная шапка вполне подойдут и для городской сутолоки.

Да, отличную идею навеяли гольцы. На новогодние праздники он, как и все штатные охотники, выходит из тайги, а отгуляв — возвращается. Так что, собираясь после новогодья на промысел, он сунет в рюкзак брюки и сапоги. Если жена это каким-то образом обнаружит, скажет, берет для избушки, переодеваться там в сухое после путика. И все дела.

От такого расклада Алексей даже повеселел, и решил эти три с половиной часа, остающиеся до подъема спасателей, провести с наибольшей пользой. К примеру, подняться на голец и тщательно оглядеть сверху запредельную сторону, сориентироваться на местности. Это пригодится, когда сделает отсюда рывок в Барнаул. А идти сейчас на голец надо истоком Коозу, проверить места на соболя. Раньше не удавалось как следует опромыслить гольцовые, потому что тут не было избушки для ночлега. С перевала он спешил, обычно, в Коозу, замыкая круг на Базовой избушке, По гольцам же, к Купеческой, путик не проложен, хотя надо бы. Теперь неожиданно выдалась возможность обследовать траверс гольцов, и бежать, сломя голову, до зимовья ему не надо. На эту ночь он попросится к спасателям. Палатка у них большая, места много. В худшем случае, перебьется у надьи. Не впервой ночевать у долгоиграющего костра.

Бредя вдоль мелкого здесь и пологого распадка Коозу, Алексей нашел тореные собольи сбежки, и выставил под след пять остававшихся в рюкзаке капканов. Решив поработать в другой раз тут основательнее, он выбрался из ложбины на взгорок и повернул к низкорослому кедрачу. Петельки на белок в кармане рюкзака имелись, хотелось и их использовать.

Пошел кромкой кедрача, выискивая беличьи переходы, и вдруг совсем неподалеку услышал рабочую полайку Дымка. Лаял кобелек не как на белку, с неохотой, а очень даже азартно, словно на соболя. Осторожно подобрался к месту и увидел на вершине крупнейшего глухаря, который, наклоняя краснобровую голову то на один бок, то на другой, разглядывал лающую собаку и, вроде бы, дразнил ее своей полной недосягаемостью.

Потихоньку стряхнул с плеча ружье. Громыхнул выстрел, и птица, подгибая ветви своей тяжестью, рухнула в снег. Отнял добычу у подоспевшего Дымка, поднял обеими руками над головой, не давая ухватиться собаке. Размеры и тяжесть глухаря удивили Алексея. Здоровенный петух оказался и старый, даже голова замшела. Не упомнил, когда такого и добывал. А главное, куда теперь с ним? Не тащить же его на голец и обратно. Хочешь-не хочешь, а поворачивай назад, к стойбищу спасателей.

„Ладно, — успокоил себя Алексей, — сейчас до гольца не дошел, зато в другой раз уж точно дойду. Ну, а что запредельную местность не оглядел, так и это не беда. По карте-верстовке определюсь“. — И тотчас же, пока птица была еще теплая, содрал с нее перо вместе со шкурой (некогда было ощипывать), почистил и выпотрошил, бросив Дымку внутренности.

Куски мяса сложил в полиэтиленовые мешочки, уложил в рюкзак. Вымыл руки снегом, обтер их о брезентовые голенища обуток. Глянул на циферблат. Времени у него оставалось около двух часов. Пора двигать назад. Надо еще перетащить к палатке костровые колья с перекладиной, да нарубить побольше толстых сучьев для костра. А пока можно пяток минут отдохнуть. И он притулился спиной к шершавому стволу кедра, глядя на Дымка. Любил наблюдать, как ест кобелек. Вот и сейчас, видя, как с жадностью тот заглатывает теплые птичьи потроха, говорил добродушно: