Не тужи, Гошик! - [2]

— Да уж, братцы! — встрепенулся и папаша. — Давайте, давайте! Да что ж это, бойцы? — приглашал он и негодовал. — Не узнаю родного коллектива!

…Не совсем, конечно, родной, а редкого сбора коллектив собрался тут нынче. Хотя знали все друг друга давно, а иные — и с младых, как говорится. ногтей. Жора Рысин, например, учился с Виталиком в одном классе, а сам Виталик кончал один институт с Колей Шустовым, а медичка Нина — один институт со Светой, Бобовой женой. Сам же Боб Агнаев, корабельный механик, вечно пропадающий в рейсах, появился однажды в компании благодаря сохнущей по нему Светлане, будучи сам откровенно, и не сказать чтоб безнадежно, влюбленным в Нину. Сашенька — юная некогда лаборантка с кафедры, где трудился Коля Шустов, им и была введена в компанию и утвердилась в ней, вначале как потенциальная Колина невеста, а потом как общая хорошая знакомая.

И забулькало, и зазвенело-забренчало.

Все встали, сдвинули рюмки и от души выпили за трехлетие потомка, за счастливую его будущую судьбу.

— Ox и стол у вас, родители, нынче! — восторгалась Сашуля. — Обалдеть!

И действительно, непривычно изобильным и дорогим для скромного достатками семейства был сегодняшний стол: и коньячок, и балычок даже… Хотя ведь — да, лотерейный выигрыш, четыре отгаданных номера. Можно и позволить.

И тут вдруг этот самый выигрыш — событие само по себе неординарное, выигрыш этот самый, о котором было со смехом и восторгами поведано гостям по мере их прихода, а потом как-то позабылось, — сопрягся со всем услышанным в телепередаче.

— Ну вот вам и случай! — взвился Шустрый. — Что, не случай, а? Ты ж, Виталька, в это самое спортлото раз в год играешь! Ну чем такую везуху объяснить? Ничем! Я вот каждый месяц на это безобразие шесть рублей кладу: три с аванса, три с получки, и — ни шиша! Ну объясни, по какому ты принципу цифры вычеркивал? Наверняка ведь от фонаря?

— Тройка-это в честь Вовки, — сообщила счастливая мать.

— Тридцать три-.в честь тебя, — подхватил муж.

— Дурак! — обиделась тридцатидвухлетняя Нина. — Дурак и есть, а потому и счастье тебе!

— Двадцать шесть — это мой трамвай, — успокаивающе улыбнувшись жене, продолжал Виталий. — А сорок один, ей-богу, сам не знаю почему. Никаких ассоциаций не возникало. Случайно вычеркнул. Осенило.

— Вот это ты правильно говоришь-осенило, — одобрил Николай, — именно осенило. Накатило, озарило, ударило. Да нет же! У каждого в жизни что-нибудь этакое было, у каждого! Только не фиксирует никто: то позабудет, то не придаст значения. Верно? А, Боб?

Коля в запале своей речи все глядел на жующего Боба Агнаева, с надеждой глядел — как-никак моряк, странствующий и путешествующий: моря, океаны, Бермудский треугольник. Глядел он на Боба, а тот под его взглядом спешил дожевать и согласно кивал Коле головой.

— У меня… — начал Боб.

Но Сашуля перебила его.

— Ну было! Было, Коленька! — словно признаваясь наконец в чем-то тайном, выкрикнула Сашуля, кивая челкой и взвякивая своими цепями-кулонами. — Было такое! Да ну вас, все равно не поверите! Да на выставке же! Я рассказывала: капитан тот, Дмитрий…

.. Ах, какая странная, какая удивительная история случилась с Сашулей полгода назад на выставке Кистеперова! Ну да, на той, в ДК пищевиков. Впрочем, все началось еще с автобуса, с набитой под завязку «шестерки». Едет она, представьте себе: меховая шапочка, воротничок, сумочка. Сумочка, правда, где-то внизу, в стороне, заклиненная животами и бедрами пассажиров. Стоит она, терпит. И вдруг, вы подумайте, тот самый высокий, с густыми ресницами, флотский капитан, что подсаживал ее на ступеньку автобуса, и говорит: «Девушка, нам пора пробираться к выходу. Вы ведь тоже — на Кистеперова?»

Сашенька обмерла и, обмерши, протиснулась вслед за моряком. Без особых, правда, усилий-за таким-то громадным и плечистым!

Капитан же, ссадив ее из автобуса, сразу куда-то исчез и возник опять в поле зрения Сашули уже в выставочном зале, в водовороте толпы, медленно вращающейся около нашумевшего кистеперовского «Наваждения». Моряк неотрывно глядел на холст, стоял со скрещенными на груди руками, как скала, и толпа обтекала его, бессильная сдвинуть с места.

Водоворот поднес Сашулю к капитану. «Его зовут Дмитрием, — почему-то подумала Сашуля, — именно, не Вадимом, а Дмитрием».

Моряк свободным движением, протянув руку, придержал девушку и представился: «Дмитрий..» Сашуля зажмурилась.

Соединенные незримыми узами, наслаждались они шедевром. «Эта очеловеченная птица чем-то похожа на меня», — подумала Сашуля.

«Вы знаете, — сказал моряк, — ведь вы похожи на эту птицу. Тут нечто неуловимое, непередаваемое..»

И вдруг он улыбнулся «так горько-горько, понимаете?», посмотрел в последний раз на Сашулю и покинул выставочный зал.

Сашуля, перестав повествовать, прерывисто вздохнула и, подперев щеку кулачком, устремила повлажневшие глаза в пространство.

— Вариант номер пять, — определил жестокосердый Николай. — Такое же созвучие душ было, помнится, с Константином Сергеевичем, режиссером из «Ленфильма».

Тут женщины вознегодовали, а Сашуля и не обиделась даже и махнула рукой безнадежно: мол, что с него возьмешь, с грубияна и невежи…