Не той стороною - [71]

Лицо ее загорело и окрепло, вся внешность говорила о том, что учительница чувствует себя твердо. Не похоже, чтобы Аня боялась чего-нибудь, как осведомлял о ней Льолу Ильин.

Обрадовалась, застав Льолу. Просияла и Льола, схватывая подругу и целуясь с ней.

— Ой, Анечка, как ты переменилась!

— Ой, Льола, как ты разбогатела!

— Разбогатела к несчастью!

— Переменилась от лучшей жизни!

— Расскажи же, Аня, как ты живешь. Давно приехала? К Ильину?

— К Ильину? Да пусть он провалится. Приехала по делам нашей школы. Довольно того, что один раз он растаскивал-растаскивал пайки, а потом, как баба, начал всех других впутывать и меня чуть было главной виновницей всех своих растрат не сделал из-за нескольких ковриг хлеба да пяти фунтов сахару… Наблудил и хотел спрятаться за юбку… Я живу… Работаю! Получаю на ребенка. Что мне еще?

— Значит у тебя ребенок? Работаешь?

— Работаю. Ребенок. Ращу его. А твой, кстати… Где Ленька, Льола? Давай, хоть покружу его!

Льола содрогнулась, надорванно опустила голову, и, схватив кончиками хрустнувших пальцев на блузке пуговицу, крутнула ее от ужалившей сердце боли.

Аня испуганно опустила на мгновение руки.

— Умер, Льолочка?

Льола, жестко овладевая собой, попыталась и горе скрыть и не обманывать приятельницу, с которой пережила многое в дни голода. Сквозь бриллианты слезинок солнечно улыбнулась и в звуки ответных слов вложила мужество безысходной решимости.

— Муж потребовал, чтобы я рассталась с ребенком. Это было условие, на котором он брал меня. Я пожертвовала Ленькой. Отдали его в приют.

— Вот что! — протянула с жалостливым участием Аня. — А муж-то, по крайней мере, твой — человек?

Льола молча выразительно посмотрела на учительницу и перевела разговор на другое.

— Расскажи-ка, Аня, лучше о своей работе. Как и что ты? Стоящие люди там, где ты работаешь? Есть ли у большевиков тамошних что-нибудь человеческое?

— Что большевики! Бешеных, вроде того, который хотел вычистить здесь всех и перепугал тогда меня, нет.

— Стебуна?

— Да.

— Знаешь, Аня, я с ним ехала в одном купэ в Москву, когда познакомилась с теперешним своим мужем.

— А!.. — живо встрепенулась учительница. — И что? Инквизитор?

Льола покраснела и, подавляя смущение, рассказала:

— В нем действительно, знаешь, есть что-то… сильное. Мой муж жался-жался в купэ, не мог найти себе места и вдруг зашептал мне: «Смотри, полюбезней, чтобы не придрался: это чекист!»

— Ха-ха! — закатилась Аня.

— Такая подозрительная внешность. А в самом деле… чудный человек, вероятно.

— Ну, значит, ты сама знаешь, какие бывают большевики, — подтвердила учительница. — Нам попадется какой-нибудь Ильин, мы и приседаем: ах, комиссар, ах, деятель! А эти комиссары боятся одного духа настоящих большевиков. Здесь я попала в свинятник… А ведь там за меня как ухватились, лишь узнали, что одним человеком их полка прибавляется. Я была на одном учительском съезде. Сообща мечтаем о съезде всероссийском. На съезде распатроним старорежимную педагогику, держись только! Хорошо, Льо-лочка!

Аня сияла и брызгала радостью общественных дел, а Льола упала духом. Учительница говорила о родном для Льолы мире, и так расстроила Льолу недоступность деятельной жизни, увлекавшей Аню, что на сердце Льолы начало саднить. Если бы и она могла примкнуть к тем, кто боролся за новое! Но вместо этого была придоровская кабала. Хорошо уже было и то, что благодаря чтению газет Льола знала кое-что о происходящем в общественной советской жизни и не теряясь схватывала то, о чем говорила, как о вещах всем известных, просвещенка Аня.

Они толковали до часа, когда должен был возвратиться Придоров.

— Ты мужа не хочешь мне показать? — спросила Аня.

— Тебе его покажу при случае. Но тебя ему лучше не показывать. Почует, каким духом от тебя несет, и засопит. Зайди завтра, если не уедешь.

— Зайду.

Женщины расстались.

* * *

С приездом Бекнева на Придорова что-то нашло.

Он затащил Льолу в церковь, где шел молебен с участием приехавшего от Тихона митрополичьего присного. Туда же пошел харьковец. Льола поняла, что устройством этого молебна церковники хотят намеренно разжечь страсти прихожан против советской власти.

Ее смешил вид мужа. Никогда Придоров не был религиозным человеком, а тут напустил на себя торжественность, озирался и довольно переглядывался с знакомыми.

Отцы тихоновцы старались. Их и часть собравшихся горожан объединяла кроме молитв чувствовавшаяся в хорошо разыгрываемых церемониях церковного ритуала преданность не только богу, но и еще больше земным страстям. Всякий это знал, и тем истовей старались все воздевать очи горе, что нельзя было сказать вслух о своей надежде на возвращение старого порядка. По размахам вздымающихся для крестного знамения рук, по подсекающимся для коленопреклонения рядам богомольцев, по свирепой торжественности на их лицах каждый чувствовал в молящемся своего сообщника, протестанта против советской власти; настроение у всех поднималось. Поэтому перед концом молебна, когда началась процедура пастырского благословения подходивших поодиночке молельщиков, к руке Тихоновна прилипали.

Придоров вышел из церкви, неудовлетворенно озираясь на расходившуюся публику. К нему немедленно присоединился Бекнев.