Не той стороною - [55]

— Антик! — выразил свое удовольствие Бухбиндер, взмахивая приветственно остающимся рукой и уходя с Тарским.

— Это что, секретарь — жеребый красавец этот? — заинтересовался Стебун Тарским.

— О, это, брат, не секретарь, а разрыв-трава! Стенограф, на машинке не пишет, а играет. Во всех наркоматах знакомства столько, сколько у нас с тобой не наберется, хоть поработай мы в партии еще полжизни. Пути связей с иностранными рынками знает наизусть. Меня держит в курсе всех ошибок и промахов. Спец, но с такими спецами только и можно что-нибудь делать…

Стебун без возражений дослушал, но в. голове у него залегло:

«Шепчется с нэпачами… О чем?»

Он не представлял себе, что Файман и Файн были у Тарского по такому же делу, которое и его, Стебуна, заставило посетить Клейнера. Причем, хотя торговцы Клейнера обошли и авторитетом губкома не оперировали, успех и у них был не меньший.

Лишь только Стебун и Бухбиндер удалились, как торговцы вышли из канцелярии и снова подступили к Тарскому.

— Ушли? — кивнул Файман на дверь Клейнера.

— Пустотрепы! Как домовые, только и бегают один к другому! — махнул рукой Тарский. — Ушли…

— Ну что же, милый Виктор Павлович, товар?

— Товар так, мосье Файман! Комиссия настряпала. Все полотно остается в центре, а шелковые чулки и кружевные комбинации посылают в такие места, что там караул закричат.

— Вязаные кофточки, Виктор Павлович, разогнали? Не пришлось по паре на адрес за сто тысяч верст?

— Вот кофточки, мосье Файман, я вам дам и своих пятьдесят червонцев, но вы должны будете для меня купить полсотни. Конечно, расходы за мой счет… Я обещал одному галантерейщику, — у него дочь, знаете, цветик.

— А если их всего полсотни?

Тарский сделал рукой успокаивающий жест.

— Смотрите…

Он извлек из папки копию наряда, только что подписанного Клейнером, и вместе с Файном углубился в список разверстки по кооперативам и местным отделениям Центросоюза распределяемой в различные города импортной партии товара. Файман на страничке своей книжки стал делать выписки, пробегая наряд.

— Ага, в Вольск? Вот куда едут комбинации и чулки: пятьсот пар и пятьдесят кофточек… А в Острожек пятьдесят кофточек и пятьдесят комбинаций. Хе-хе! Как будто дух бабушки моих дочек шепчет на ухо товарищам, что они должны стараться для Файна и Файмана. Великий гений вы, Виктор Павлович! Хе-хе!

Тарский самодовольно улыбался.

— Им не нужно и подсказывать, они сами придут на заседание обалделыми от разговоров. Кто что ни скажет — то и ладно, лишь бы поднять руки…

— Ну, работают же люди действительно много, надо и их понять тоже, — посочувствовал Файман. — Значит вам полсотни вязанок, Виктор Павлович?

— Да, я вам деньги пришлю или рассчитаемся, когда привезете.

— Это успеется. Придется только поехать в два места. Это Соломону командировки. Завтра товар пойдет по назначению?

— Да. Имейте в виду, что скоро новая разверстка. Платки, пледы, эмалированная посуда и примусы.

— Не прозеваем. Файн поедет, а я буду здесь.

— Вы значит едете? — спросил Тарский высокого компаниона.

— Завтра же поеду… Все что сумею — скуплю. Товарищи для нас стараются. Ха-ха! Мы пойдем!

Файман и Файн промышляли ошибками советского аппарата и изменой его сотрудников. Предприимчивые спекулянты, поддерживая знакомства с сотрудниками хозяйственных органов вроде Тарского и Градуса, вылавливали или покупали у них сведения о том, в какие филиалы этих хозорганов идет по нарядам центра товар. А затем кто-нибудь из них отправлялся по месту назначения товаров, закупал и привозил их в Москву для перепродажи. В результате этих трюков торговый дом спекулянтов скачкообразно богател при каждой новой сделке с Тарским.

* * *

Как и было предрешено, после губернской конференции Стебун вошел в состав Бюро губкома. Он стал заведывать Агитпропом, одновременно продолжая возглавлять правление клуба. И дом Файмана озарило сиянием того положения, которое занял среди коммунистов Стебун.

В комнату провели телефон. За необщительным жильцом стал часто приезжать автомобиль. Некоторые распоряжения губкома в газетах стали печататься за его подписью. Отношение к Стебуну со стороны соседей по квартире начало меняться.

Но включение в губкомскую верхушку партийного протестанта, каким знали Стебуна его товарищи, заставило упасть духом нескольких ропотников.

Прежде всего разочаровался несколько Семибабов, сам своего недовольства до сих пор нигде вслух не высказывавший.

Рьяному издателю удалось все-таки выпустить борисовский «Манифест». После того как материал «Манифеста» попал в его руки, он в течение суток не переставал висеть на телефонной трубке издательской конторы, штурмуя поминутно типографию, чтобы там гнали набор рукописи. И через два дня оттиски набора были в руках шлепальщика книг.

Семибабов понесся к Борисову.

Марксовед-партиец имел квартиру в доме по Воздвиженке. Впустила Семибабова домашняя работница, а когда бычковато сунувшийся вперед головой гость марксоведа очутился в коридоре, то на пороге кабинета показался в комнатных туфлях и теплом вязаном жилете сам Борисов. Ученый, увидев Семибабова, о проделке которого он уже знал из объяснений с руководителями Госиздата, рванулся назад, взбьгчился на визитере недоуменным взглядом, не пошевельнулся для приветственного жеста, ожидая от обманщика оправданий и заранее решив не дать ему ничего говорить.