Не той стороною - [150]

— Долой раскольника! Долой! Долой! В лес митинговать, на тридцать девятую версту!..

— Това-рищи! — пытался утихомирить собрание, стуча по столу, Окунев. — Тише!

— Долой! Долой! — бесновалось собрание.

Члены ячейки повскакивали со своих мест, стараясь перекричать один другого. Оратора не было слышно; он вспотел, но не сходил с места.

На трибуне возле председателя и неспешившего Власа очутились Стебун и Антон, увидевшие, что решается вопрос всей их кампании.

Уловив в криках паузу, Окунев не замедлил воспользоваться мгновением тишины, чтобы тревожно зазвонить, и провозгласил:

— Товарищи, слово просит от железнодорожной ячейки, принявшей вчера против ЦК резолюцию, товарищ Стебун!

Выступавшего вперед Стебуна обдало неистовым воплем:

— Оппозиционер! Знаем! Долой раскольников! Долой! Долой!

Стебун предостерегающе поднял руку.

— Товарищи, не ошибитесь! Не рычанием можно спасти партию…

— Дол-лой!

От стены к стене, изо всех углов гудело от нетерпеливого шума коммунистов, не желавших переносить присутствие представителей фракционеров.

Наконец, Окуневу удалось перекричать собрание:

— Товарищи! Влас сделает доклад, потом решим, будем ли мы слушать оппозиционеров… Кто за мое предложение, поднимите руки.

Подавляющее большинство собрания вскинуло кверху дреколье рук и бешеными аплодисментами встретило выступившего наперед Власа.

Он стреножил собрание.

Напрасно пытались оппозиционеры после его доклада получить слово. Собрание не дало ни популярному еще недавно центровику с мировым именем, теперь вождю оппозиционеров, ни Стебуну, ни Антону сказать хотя бы несколько первых фраз. Тогда они тронулись к выходу. Партийная масса проводила их гробовым молчанием и продолжала свое собрание без них.

У Стебуна окаменело в душе. Голова не держалась, падая по временам бессильно на грудь. На другой день он узнал о финале выступления в других местах. Так же, как на «Аппарате», встретили и именитых и безыменных представителей оппозиции во всех других ячейках. Соучастники по фракционной деятельности почувствовали, что суд идет…

Стебун не находил себе места. Отдыхать, как предложил профессор? Но было не до отдыха. Придя в издательство, он узнал, что губком принял постановление о снятии его с работы и назначении на его место нового редактора. По этому поводу брюзжал Семибабов, ожидавший вслед за Стебуном и своей отставки. Встречаться с единомышленниками сделалось тошно. Стебун уже чувствовал, что, сколотив негласно фракцию, он где-то перемахнул грань здоровой активности, шагнул через край, но он еще не прозрел, насколько его ошибка лишала его впредь права на какую бы то ни было руководящую роль в рядах тех партийцев, которых он заражал своим недовольством и объединял против партии. Между тем в этом именно и заключался тот последний удар, который перенести уж было не в его силах. И этот удар обрушился на него в ближайшие дни.

Он, перестрадав и передумав обо всем, что произошло, но не смирившись, пошел в губком узнавать о своем назначении на новую работу. Спешил нарочно выяснить этот вопрос, потому что в один из следующих дней открывалась Всесоюзная партийная конференция, на которую стали прибывать делегаты из провинции.

У самого губкома — вдруг встреча. Прибывший на конференцию Шаповал выходил со Статеевым со двора. Они столкнулись.

Что-то заставило троих встретившихся товарищей на один момент растеряться. Прежде чем поздороваться, друг друга оглядели, словно вспоминая что-то. Наконец Стебун, сунув руку Шаповалу, спросил:

— Опять здесь? Зачастил, брат, в центр.

— Я на конференцию… А что у вас? Вы в губком? Статеев, пожав товарищу руку, отвернулся. Стебун недружелюбно пожал плечами.

— Иду говорить о работе. Из издательства «ушли». Он зло сжал губы.

Шаповал вспыхнул.

— Ну, сердиться-то, дядя, обождите! Теперь я знаю разногласия. Замахнулись вы, товарищи, не побольше-вистски. Я прочел те документы, которые вы дали мне, и узнал еще кое-что в Ростове и тут от Статеева. Прямо, попролетарски скажу вам, Стебун: эта ваша бузня — склока!.. До нас в Георгиевск дошло даже. Ой, дядя, оставьте в покое низы! Бросьте склоку, пока не поздно!

— Контрреволюция это, а не склока! — выругался Статеев.

— Что контрреволюция? Что оппозиция поставила на обсуждение острые вопросики?

Стебун остановился.

— Э, батенька, «вопросики»! — загорелся Статеев, также останавливаясь и зло подступая к обоим товарищам. — Хороши вопросики, когда свою организацию завели!.. Говорите прямо: вы видите, что это ведет к расколу, что у партии один выход — исключить вас из своих рядов?

— Не вижу.

— Ну, не видите, так увидите… Только сняли вас с работы, а вы уже говорите: «Дядя нехорош»! Но со стороны посмотреть на вас… Скажем, что вы дисциплины партийной не понимаете, скажем, что ленинские заветы об единстве партии не для вас писаны. Но после того как партия отмела вас и показала, что с вами ей не по пути, подумайте о диктатуре пролетариата хоть, да не лезьте, куда вас не пускают! Не умеете быть полезным партийцем, хоть замолчите по крайней мере и другим не мешайте!

Статеев решительно дернул за рукав Шаповала, чтобы уйти и оставить Стебуна одного.