Не той стороною - [148]
Льола пораженно взглянула на Лугового. Луговой трепетно вытянулся, и вдруг что-то взмыло его. Он качнулся и подавил в себе радостный стон. Но он не нашелся, что сказать. Подкошенно сел на кушету, снова встал, бросаясь к Стебуну.
— Товарищ Стебун, товарищ Стебун! Это действительность?
Стебун горестным кивком головы подтвердил, что все было именно так, как он сказал.
Луговой, безумея от счастья, метнулся к Льоле.
— Льола, мы умрем сегодня от счастья!
Льола рванулась к Стебуну и с бесконечной благодарностью и тоской прильнула к его руке.
Стебун усадил ее на кушетку. Луговой наконец поверил в то, что сообщенное ему Стебуном — не сон. Он на миг схватил за руки Стебуна, обещая с клятвенной силой:
— Товарищ Стебун! Раньше я не верил ни во что человеческое. Считал разговор о человечности фальшью и политикой. На большевиков смотрел боком. Но Шаповал уже меня приручил. Теперь вы… Ах, если бы вы знали! Я ваш навеки! Теперь скажите только слово мне… Что мне делать, чтобы стоить большевиков?
Стебун махнул рукой и отвернулся, скрывая судорожно перекосившееся лицо.
— Ничего, ничего, товарищ Луговой. Я знаю, что переделывает людей. Огонь высекают из камня, а я на добывание огня из людских душ отдал полжизни, да отдам и вторую половину… Проживем! Скажите теперь, где вы живете? Найдется, где вам переночевать там всем?
— Ах, поместимся! — отмахнулся Луговой. — Будем собираться, Льола.
Русаков взял ребенка. Льола поспешно оделась, оглядываясь.
— Вещи потом возьмете, какие надо, — предупредил ее Стебун, пряча глаза.
Льола чувствовала в себе что-то предназначавшееся для одного Стебуна. Это чувство заставляло ее разрываться надвое. И, прежде чем уйти, она виновато, как приговоренная к смерти, склонила голову. Но Стебун не дал ей опомниться.
— Я вас провожу до извозчика, — предупредил он неловкость несчастного для себя прощанья.
И вместе с ними он вышел на улицу. А здесь, обменявшись прощальными приветствиями, они расстались. Стебун тяжело возвратился в свое, снова осиротелое обиталище.
Нелегко далось Стебуну его самоотречение в пользу счастья Лугового и Льолы. Спасти Лугового от всяких неожиданностей он постарался и в это дело свою душу вложил, но зато у себя самого опустошил сердце. Спасло его одно: он был политическим бойцом и одним из застрельщиков того выступления, в которое вложил все свои помыслы, сколько-нибудь не касавшиеся Льолы.
Роковая развязка узла, свитого жизнью из его чувств и чувств Льолы и вдруг лопнувшего, надломила, но не сломила его. Еще в те часы, когда он, оставив в своей комнате Лугового и Льолу, пошел к той женщине, которая была верным спутником Ленина, а от нее — к Кердоде и другим, возглавлявшим политические учреждения товарищам, чтобы вступиться за Лугового, — уже тогда он почувствовал, что новая шутка жизни бесследно для него не пройдет.
А когда счастливые Льола и Луговой уехали, ему осталось только застонать и бессильно схватиться за голову. Судороги страдания потрясли его и заставили с бурным клокотанием в сердце бегать из угла в угол по комнате. Он никогда не жалел людей, высекая из их чувств огонь, но его собственные удары посыпались теперь на него самого, и он горел с силой накаленного добела металла.
До утра Стебун не мог заснуть.
Утром открыл водопроводный кран и подставил под него голову. Обледенил себе виски бившей из крана струей и после этого только почувствовал успокоение.
Пошел в город, не подумав даже о том, что должен что-нибудь поесть. Под вечер, когда убедился, что дело не в одном только плохом настроении, а что его что-то гложет, зашел в амбулаторию к профессору-невропатологу.
Профессор, поводив трубкой по груди, коротко спросил:
— Партиец?
— Да.
— Чем-нибудь болели?
— Тифом, несколько лет назад.
— Бессоница была?
— Приходилось не спать — не придавал этому значения.
— На ногах отеки?
— Не знаю, отеки это или что, посмотрите…
Профессор коснулся слегка ноги посетителя и потемнел.
— Не лечились и не отдыхали?
— Не чувствовал нужды в этом. Не знал, что это надо, — потемнел и Стебун.
— Ну, теперь и кайтесь… Вы хищнически растранжирили самого себя.
Он махнул рукой и спешно объяснил остальное:
— У вас колоссальное здоровье, только поэтому вы придержались так долго, а, в общем, удивительно, что вас еще носят ноги. Раз вы ответственный работник, то можете немедленно получить отдых, его дадут вам по моему диагнозу, где хотите… Немедленно же вы должны ехать на ванны и обречь себя на совершенное бездействие. Там укажут режим: не пить, не курить, не есть острых вещей, никаких волнений. Сердце при первом же неровном ударе пшикнется… Постарайтесь в ближайшие дни уехать. С сегодняшнего дня начните отдыхать. Обязательно!
Стебун отрицательно дернул головой.
— Не могу… Через месяц, недели через две, смогу воспользоваться вашим советом.
— Как хотите. Но добра от этого не ждите. Я предупредил… Дело обстоит очень плохо.
— Спасибо, профессор. Еще посмотрим…
И из амбулатории направился в издательство, где не столько была неотложна сама по себе его редакторская работа, сколько предстояли необходимые встречи с единомышленниками и последние сговоры по поводу предстоящего в ближайший партийный день выступления против большинства партии.
Настоящая монография представляет собой биографическое исследование двух древних родов Ярославской области – Добронравиных и Головщиковых, породнившихся в 1898 году. Старая семейная фотография начала ХХ века, бережно хранимая потомками, вызвала у автора неподдельный интерес и желание узнать о жизненном пути изображённых на ней людей. Летопись удивительных, а иногда и трагических судеб разворачивается на фоне исторических событий Ярославского края на протяжении трёх столетий. В книгу вошли многочисленные архивные и печатные материалы, воспоминания родственников, фотографии, а также родословные схемы.
Книга рассказывает о выдающемся советском полководце, активном участнике гражданской и Великой Отечественной войн Маршале Советского Союза Иване Степановиче Коневе.
Он стоит под кривым деревом на Поле Горшечника, вяжет узел и перебирает свои дни жизни и деяния. О ком думает, о чем вспоминает тот, чьё имя на две тысячи лет стало клеймом предательства?
Исторические романы Георгия Гулиа составляют своеобразную трилогию, хотя они и охватывают разные эпохи, разные государства, судьбы разных людей. В романах рассказывается о поре рабовладельчества, о распрях в среде господствующей аристократии, о положении народных масс, о культуре и быте народов, оставивших глубокий след в мировой истории.В романе «Сулла» создан образ римского диктатора, жившего в I веке до н. э.
Кем был император Павел Первый – бездушным самодуром или просвещенным реформатором, новым Петром Великим или всего лишь карикатурой на него?Страдая манией величия и не имея силы воли и желания контролировать свои сумасбродные поступки, он находил удовлетворение в незаслуженных наказаниях и столь же незаслуженных поощрениях.Абсурдность его идей чуть не поставила страну на грань хаоса, а трагический конец сделал этого монарха навсегда непонятым героем исторической драмы.Известный французский писатель Ари Труая пытается разобраться в противоречивой судьбе российского монарха и предлагает свой версию событий, повлиявших на ход отечественной истории.
В этих романах описывается жизнь Наполеона в изгнании на острове Святой Елены – притеснения английского коменданта, уход из жизни людей, близких Бонапарту, смерть самого императора. Несчастливой была и судьба его сына – он рос без отца, лишенный любви матери, умер двадцатилетним. Любовь его также закончилась трагически…Рассказывается также о гибели зятя Наполеона – короля Мюрата, о казни маршала Нея, о зловещей красавице маркизе Люперкати, о любви и ненависти, преданности и предательстве…