Не той стороною - [117]

И вот актив партии еще раз должен был вынести неладицу в своих рядах.

Для Стебуна это выступление было неожиданным, и он повернулся против него, заставив резко осудить автора книги во всех ячейках, в которых он работал. Он считал это выступление антипартийным. Но таким оно было для него только по форме, а не по существу. По существу он считал оценку руководителей партии правильной. Это должно было сказаться рано или поздно. И это сказалось. Автор книги подвергся обстоятельному осуждению. Прошло после этого около года, и неожиданно в рядах той же самой группы, которая возглавляла движение против антипартийного выступления, обнаружились трения. Наметилось обсуждение выдвинутых жизнью вопросов с тем подходом к их разрешению, который больше всего был присущ осужденному. Разногласие затронуло нескольких руководителей партии и всколыхнуло партийно-середняцкий актив.

Духовному укладу Стебуна перетряхивание спорных вопросов было любо, и он стал сговариваться по поводу создавшейся обстановки со своими друзьями и единомышленниками. Варясь в котле партийной среды, он не мог не встречаться с деятелями обоих течений партии. Но по собственным настроениям он ближе был к Антону Евгенову, автору обличительной книги, и к своим друзьям: Семибабову, Нехайчику, Акопу. Будущая схватка между большинством партии и ее расшатывателями еще только намечалась. Но Стебун уже ее чувствовал и толкался среди товарищей, чтобы угадать, к чему она может привести. Встречи с Льолой для него отошли временно на задний план. Заходя поздороваться к ней, Стебун лишь удостоверялся, что Льола продолжает с успехом работать, и уходил. Но его тяготение к молодой женщине сделалось явным, и однажды это вылилось в разговоре, который у него произошел с Льолой.

Юсаков устраивал у себя пирушку на именины жены, и Льола от его имени передала об этом Стебуну при одном из его появлений в комиссии.

— Илья Николаевич, Матвей Федорович зовет вас на именины.

Стебун присел, прощупал внимательным взглядом молодую женщину и перевел на другое разговор, испытывая приязнь Льолы.

— Именины не именины, но меня тянет туда. Все на свете бросил бы… Знаете, чего мне хочется?

Он посмотрел с открытым вызовом.

— Что? — смутилась Льола.

— Побывать у вас! — бросил как что-то необыкновенное по значению Стебун.

Льола вспыхнула и мгновение молчала.

Она дала подошедшей машинистке черновик какого-то документа, пересилила собственное волнение и, подтверждая движением глаз согласие именно на тот тон, которым говорил Стебун, тепло возразила:

— Так почему же? Только сомневаюсь, интересно ли вам это будет.

— Сомневаетесь? — переспросил Стебун, медля продолжать.

Льола рылась в бумагах, скрывая, что она в самом деле чувствует.

Он отложил карандаш, передвинул почему-то пепельницу и вдруг спросил:

— Скажите, Елена Дмитриевна, вы мышей и крыс боитесь понастоящему? Так… не для женского жеманства только, а так, что пищать начинаете, когда наткнетесь на мышонка?

И Стебун полунасмешливо, полусерьезно насторожился.

— Ой, боюсь! — искренно вырвалось у Льолы.

— Стебун выдохнул что-то довольно.

— Ха-ха!

Внутренне разлившаяся радость, — так что обрадовалась и Льола, — на мгновение преобразила его бесстрастное и официальное обычно лицо.

— Хорошо! — удовлетворенно объяснил он. — Вы не удивляйтесь, что я у вас это спросил. Я спрашиваю это, если только уважаю женщину. Когда-нибудь объясню, в чем тут дело. До свидания!

Льоле нелогичное поведение Стебуна ничего не объяснило, но что-то обдало ее радостью и заставило почувствовать себя после этого разговора приподнято, будто на крыльях…

Молодая женщина чувствовала себя как дома на главполитпросветской работе. Ее подстрекали явная осмыс-сленность и деловой дух внешкольного отдела, где работала Резцова. Льола заинтересовалась, почему у Резцовой в отделе бьется жизнь, и узнала, что Резцова добилась этого после устройства совещания провинциальных внешкольников. Благодаря этому совещанию между отделом и провинциальным активом деятелей внешкольного образования во всех начинаниях установились тесная спайка и необходимая ясность. Резцова и ее помощники знали лично почти каждого из тех, к кому они обращались в провинции. От этого промахов и казенщины в работе не было, все шло как на винтиках.

Льола сговорилась с Резцовой и начала в свою очередь при случае намекать Файдышу и Ржакову на желательность созыва совещания группок и кружков самообразования.

Ржаков и Файдыш смотрели на дело иначе. Они поручили Льоле созвать расширенное заседание комиссии.

Льола предупредила Стебуна во время его визита об этом заседании и через несколько дней снова увиделась с ним.

Расширенное заседание происходило впервые. На него пришли, кроме работников и организаторов комиссии, представитель губкома, лысый бородатый агитатор от Агитпропа Центрального комитета, по одному, по два человека от Комсомола, профсоюзного центра и Пура.

Льола села секретарствовать, сияя оттого, что собралось представительство таких организаций и что осуществление задуманного плана работы во многом будет зависеть от ее энергии. В прениях, в постановке вопросов ловила каждое слово. Всматривалась в собравшихся. Она заметила, что Стебун не поздоровался с одним непринужденно державшимся на заседании партийным деятелем, свободно вступавшим со всеми в разговор и бросавшим беспрестанно критические реплики. Льола узнала только, что это работник губкома Диссман. Имя это ей ничего не говорило о самом человеке.