Не той стороною - [116]

Тут снова понадобилась помощь Придорова, и Придоров обещал немцу помочь и в банке.

При состоявшейся на другой день встрече знакомство было закреплено посещением ресторана, и в ресторане опять — деловой разговор.

Узнав, что Эйншток, намеревавшийся заняться производством калориферов, еще не поместил своих средств, Придоров выразил удивление.

— Почему же вы не берете концессии на производство, пока кому-нибудь другому не предоставлена монополия?

— Э, легко сказать! — вознегодовал Эйншток. — Кто-то получает концессии, я же до сих пор от секретаря комиссии никакого толку получить не мог, а председателя концесскома в глаза не видел. Кого-то может быть, купить можно вместе с концессией, но — заговори об этом не с тем, с кем надо, — Откажешься от концессии на алмазы, а не только на калориферы.

— Да, трудно, Но не невозможно же! — подтвердил Придоров. — Не нужно Только полагаться на советских деятелей. Подведут. Дело удивительно выгодное. Хуже всего, что русские не имеют права на концессии. Я сам принял бы в таком деле участие. К сожалению, не найду столько средств. Я бы все это живо обделал, концессию для вас я получил бы в два-три месяца, потом пустили бы производство… а заработать можно так, как советским директорам и не приснится!

— О, если вас интересует дело, герр Придоров! Средств у нас с братом хватит, но мы и со средствами слепые люди… Возьмите на себя все хлопоты и дела с большевиками — и оплатите этим компанионство. Мы с братом будем просить вас, потому что управляющим, если бы мы на жалованье вас пригласили… это может оскорбить вас…

Придоров о таком предложении мог только мечтать, но сделал вид, что колеблется.

— Да, но ведь это дело же! Оно, знаете, пойдет, если только его сразу пустить хорошо и бросить на него, скажем, ну не менее ста тысяч.

— Не меньше и мы думали.

— Если такой капитал вложить, то доход… Обождите, прикинем! Если взять, знаю я тут один заводик, бывший Грагама… В первое производственное полугодие дохода предприятие не даст. Следующие полгода реализация изделий — двадцать процентов. Значит в год десять… Да… Это с карандашом можно проверить точнее… Знаете, — прервал он свои исчисления, — согласен! Положите мне условно по тысяче в месяц за хлопоты, с условием, что вы мне их не платите, если за два месяца мы не получим концессию. Тогда же, когда концессию получим, вы предоставляете мне эта жалование и право компаниона с участием в прибылях. Если это вас устроит, то я берусь, и мы капитал выгоним… Спишитесь с вашим братом, и если он согласится, скрепим формально соглашение. Мне дело представляется золотым, если только мы не опоздаем. Я-то уж знаю, что можно делать с русскими заводами…

Эйншток схватился за предложение, радуясь, что наконец дело может сдвинуться с мертвой точки. Придоров стал вести все его дела.

* * *

Стебун сперва откладывал, а затем, и вовсе воздержался от переезда на дачу, где поселилась Льола. Юсаков же и Семибабов жили уже там.

Стебун никак не мог вложить свои городские дела в такое расписание, чтобы у него оставалось время для ежедневных поездок из Москвы на дачу и с дачи в Москву. Но кроме того он с какой-то преднамеренной осторожностью держал себя на расстоянии от Льолы.

Он знал, чего хотел. Льола должна была стать его женой. Возле него пустовало место для того женского существа, без которого мужчина, не живя полной жизнью, становится брюзгой или нелюдимом. Огонь высекают из камня. Стебуна потянуло к огню любви.

Но он бережно заботился о том, чтобы Льола не поставлена была его поведением в такие условия, при которых ее отношение к нему должно было определяться ее признательностью за его заботы. Прояви Стебун в чувстве некоторую неосторожность, она не могла бы не подумать, что Стебун рассчитывает на ее взаимность, как на компенсацию за протежирование ей.

Боязнь подобного истолкования его поведения со стороны Льолы останавливала Стебуна от всякой попытки приблизиться к молодой женщине, и он сам создавал такое положение, при котором Льола не могла перешагнуть рамок официального отношения к нему.

Свои посещения для инструктирования ее Стебун прекратил, лишь только Льола поняла, что от нее требуется в качестве секретаря комиссии, и стала проявлять самостоятельность в работе. Заходил только, если это необходимо было ему, как члену комиссии.

Он, кроме работы в издательстве, до отказа нагрузился работой в заводских ячейках и в комсомольских школах политграмоты.

Но с партийными товарищами у него были и особые дела.

В это время один из наиболее популярных деятелей партийного центра, в своей очередной книге, излагавшей его взгляды на захват пролетариатом власти, обрушился с обличениями на некоторых из соратников Ленина за шатания, проявленные ими в критический момент революции. Между тем, верность большевизму со стороны самого автора этой книги в руководящих кругах партии расценивалась различно.

Понятно, что напоминание о преданных к этому времени уже историческому забвению промахах партийных руководителей могло быть расценено только как намеренное политическое выступление, а в таком случае оно не могло оставаться безответным.