Не так давно - [81]

Никола, почувствовав, что спор переходит границы, поднялся с камня, на котором сидел, и сказал брату:

— Борис, ни к чему поднимать шум. Это наши люди. Верно, страшновато — и за них, и за себя. Но ведь борьбы без риска не бывает. Наконец, если надо кому-то из нас пострадать — пострадаем.

— Ты прав, бай Кольо, — сказал Денчо. — Достигнуть коммунизма без борьбы и жертв — невозможно.

— Так оно и есть, — продолжал Никола, — мы боимся, и признаемся в этом, но… Разве ж вы не знаете, сколько я натерпелся горя и сколько потратил денег, когда арестовали Райчо? Все лето работал я на Драгулова и Байкушева.

После этого признания он обратился к женщинам:

— Мама, Сингилия, Донка, — помогайте им, это наши люди. Помогайте и берегите себя.

— Ну, а ты что скажешь? — обратилась к младшему сыну бабушка Тонка.

— Будем помогать, — пробормотал Борис и, взяв меня за руку, сказал: — Славо, племяш, до свидания, а когда будет нужда, приходите.

— Какое там до свидания, садись-ка тут возле меня — пообедаем.

Борис сел, успокоился и подозвал Ценку. Девочка обвила его шею тонкими ручонками, погладила по лицу, поцеловала. Она была больше всех довольна наступившей в отце переменой.

Когда все расселись и приготовились есть, бабушка Тонка перекрестилась и сказала:

— Дети, ешьте на здоровье! Да хранит нас господь от всякого лиха!

* * *

Десятого июня в Бохову явились несколько полицейских. Они вызвали в корчму моего отца и заставили его подписать следующий документ:

«Я, нижеподписавшийся Стамен Савов Златанов из села Боховы, Трынской околии, удостоверяю, что получил через господина трынского околийского начальника письмо от начальника областного полицейского управления в Софии, в котором предлагается сыну моему Славчо Стаменову Савову в пятидневный срок, считая с десятого июня с. г., вернуться домой к своим родителям и жить на легальных условиях, поскольку ему объявлено, что он не будет преследуем, несмотря на все преступления, совершенные им против закона о защите государства. В противном случае он будет считаться разбойником.

Село Бохова. 10 июня 1943 года.

Получатель Ст. Савов».

Не знаю, действительно ли околийский начальник рассчитывал на мое возвращение и легализацию, но он был взбешен до крайности, когда совершенно неожиданно для его полиции мы совершили нападение в Главановцах. Тогда Драгулов вызвал моего отца в Трын и передал ему чрезвычайное уведомление. В нем говорилось, что все наше семейство подлежит немедленной высылке. Потрясенный страшной вестью, отец в тот же день вернулся домой. Едва переступив порог, он крикнул матери:

— Собирай пожитки!

— Какие, зачем? — испугалась мама.

— Нас высылают. Должен же кто-то расплачиваться за все эти разрушенные сыроварни и сгоревшие управы.

— Лишь бы Славчо был жив, а нас пусть высылают куда хотят.

— Раз так, давай укладывай пожитки, а я пока не встречусь с ним, ни к чему не притронусь. Может, он скажет, чтоб и я ушел в лес.

— Только тебя там не хватает! — иронически заметила мать. — Они как раз таких и собирают — чтоб им смердели цигарками.

— Рангела же они взяли, а ведь он тоже курит?

— Рангел — это одно дело, а ты — совсем другое.

— Почему это я другое? Ох, смотри, поссоримся, — пригрозил отец.

Мама замолчала. Спорить с ним было бессмысленно. К тому же она была уверена, что все эти разговоры про уход в лес — пустое дело.

На следующий день двор поголубел от полицейских мундиров. Ввалились в дом и принялись распоряжаться.

— А ну-ка собирайтесь побыстрее и выходите — в вашем распоряжении один час…

Мама и бабушка засуетились, а дети стояли растерянные под взглядами полицейских.

— Чего рот разинули, выметайтесь отсюда, — гаркнул на них один из полицейских. — Полиции никогда не видели, что ли?

— Почему же — видели, вы же весной приходили, — сказал Пешо, мой братишка.

— А раз видели, марш отсюда! — приказал полицейский и замахнулся на них рукой.

Дети юркнули в дверь и выбежали во двор.

Покрикиванье полицейских, их злобные взгляды, которые следили за каждым шагом наших, привели бабушку и маму в еще большую растерянность. Они метались из комнаты в комнату, останавливались, чтобы собраться с мыслями, но от волнения, только переставляли вещи с места на место. Это взбесило одного из полицейских, он подошел к маме и заорал:

— Ты что прохаживаешься туда-сюда, словно на прогулке, а не собираешь вещи? Уж не думаешь ли ты, что все обойдется!

Мама вся сжалась, чтоб он ее не ударил, и задрожала, но не от страха, а от горя.

— О, боже, до чего мы дожили — из собственного дома выгоняют… — сказала она почти про себя, но полицейский услышал ее слова и заорал еще сильнее:

— Не богу молись, а пошевеливайся быстрей! Сама в бога веришь, а сын разбойник.

— Он не разбойник, это вы его так называете.

— Ты мне поворчи еще, смотри, плетки попробуешь, — пригрозил полицейский.

— Да замолчи же ты в самом деле, — накинулась на нее бабушка. — Они ведь не при чем — получили приказ и выполняют!

Мама умолкла, но не могла успокоиться. Что взяла и что оставила — ничего не помнила. Хорошо еще, что отец держался спокойнее и запер на замок сундуки.

— Зачем столько добра оставляете? — иронически, с вызовом спросил тот же полицейский, просто исходивший злостью. — Все равно того, что оставите — не застанете! — и засмеялся цинично.