Не так давно - [64]

— А что вы здесь делаете?

— Мы стража. Какие-то ребята попортили недавно телефоны, а мы вот теперь каждую ночь должны сторожить.

— Почему же вы без оружия? Тоже мне охрана. Придут эти ребята снова и заберут вас живьем.

— Если они придут, мы знаем, как быть… А мать твоя от чего померла?

— От чахотки…

— Ай-ай-ай, жаль женщину, — посочувствовали крестьяне и предупредили меня, что по дороге есть еще патрули.

«Хорошо же они служат фашистам! — подумал я. — Так и надо». Да и как иначе могли поступать крестьяне, когда они возмущены тем, что им приходится идти в караул через ночь, через две. Это лишает их сна и делает нетрудоспособными на следующий день.

ЕЩЕ ШЕСТЕРО

Многие новости о нашей деятельности в Трынской околии дошли до Софии еще до того, как я туда добрался. Не только трынчане, но и Яким знал о них и был очень доволен. Он встретил меня широкой улыбкой. Конечно, кое-что было преувеличено, приукрашено и даже искажено, но в нашу пользу. Получалось, что Трынский отряд насчитывал уже несколько десятков партизан, вооруженных пулеметами и другим оружием. Это значило, что население положительно относится к партизанам. Мы были его защитниками, и потому в своем воображении люди приумножали наши ряды, а это в свою очередь подталкивало нас на более решительные действия. Но чтобы оправдать надежды, возлагаемые на нас народом, мы должны были в первую очередь значительно увеличить наш численный состав, а тогда уж идти в решительное наступление. К этому нас побуждали и успешные действия Красной Армии на Восточном фронте, и активные боевые действия болгарских партизан в других районах.

Во время своего пребывания в Софии в апреле и мае Делчо Симов подготовил для переброски в Трынскую околию группу юношей и девушек.

Вечером 31 мая группа эта собралась в парке Овча-Купели, откуда мы все вместе и отправились в путь. И так первыми партизанами Трынского отряда стали Моис Рубенов, Мордохай Бени, Иосиф Талви, Ева Волицер, Бонка Эшкенази и Стела Мешулам. Преследуемые из-за своего еврейского происхождения, они не пожелали стать жертвой фашистской полиции. Это была совсем еще зеленая молодежь, особенно девушки, необученная даже обращению с оружием. Но они решили, что достойнее погибнуть, если понадобится, в бою с врагами, чем дать связать себя по рукам и ногам.

Как водится, каждый из них получил партизанское имя. Так появились у нас Цеца, Виолета, Велко, Ванчо… Делчо стал Гошо. Это была не прихоть, а необходимость в суровой нелегальной борьбе.

Рассвет застал нас возле села Мало Бучино, врезавшегося в северные склоны Люлина; мы расселись на маленькой зеленой полянке на краю обрыва, на дне которого шумела и клокотала мутная от обильных дождей горная речушка. Солнца, которое могло бы нас немного просушить, не было, а промокли мы буквально до костей, потому что всю ночь шли под проливным дождем. Тяжелые темные тучи нависли над землей, словно массивная свинцовая крышка, готовая в любую минуту ее прихлопнуть.

Сумрачная погода и мертвая тишина леса тяготили и угнетали.

Будь мы в домашней обстановке, все бы переоделись, разожгли бы печку, помылись бы теплой водой, а тут под открытым небом, среди такой негостеприимной в непогоду природы, приходилось ждать солнца, а пока оно не пробьется, дрожать от озноба и дышать тяжелыми испарениями.

Надо было завтракать. Но большинству ребят и девушек есть не хотелось — их угнетала разлука с близкими. И все же перекусить было необходимо, иначе они могли бы просто свалиться под тяжестью туго набитых рюкзаков где-нибудь посреди пути. Они вытащили часть своих запасов — несколько яиц, немного бекона и хлеб. Остальное приберегли на потом — ведь неизвестно, когда удастся получить продовольствие от наших людей в селах.

Самой юной и хрупкой из всех была Бонка. Ей шел восемнадцатый год, и она выглядела совсем ребенком. Ее круглое личико в рамке мокрых каштановых кудрей, обычно веселое, улыбающееся, было сейчас задумчивым, а в уголках темных глаз поблескивали искорки. Ее взгляд, устремленный в густую пелену тумана, казалось, хотел проникнуть сквозь него, в далекие просторы. Это могло бы показаться позерством, но в ее возрасте и при ее чистоте это было лишь проявлением юношеской мечтательности. Может быть, девушка мечтала о том времени, когда не станет фашизма, когда люди на всей земле будут дышать свободно и она вернется к своим родителям.

— О чем ты думаешь, Бонка? — спросил ее Моис Рубенов (Велко), как всегда немного заикаясь.

— Думаю, когда же будет конец.

— Конец? О каком конце ты говоришь? У партизанского пути нет конца, — ответил он и засмеялся.

— Я не об этом конце думаю, — сказала Бонка, — а о конце человеческих страданий. Почему нас преследуют фашисты? Чем мы хуже других людей? Вот мы шестеро спаслись от них, а что станет с нашими родными, этого никто не знает. Может случиться, что когда-нибудь мы узнаем, что их сожгли в каком-нибудь бараке или сарае, как были сожжены сотни евреев в Румынии.

Эти молодые люди еще не оторвались от родных домов. Они думали о своих близких и какой бы прекрасной ни рисовало юное воображение партизанскую жизнь, она все еще оставалась окутанной неизвестностью. Они пока не имели никакого реального представления, которое бы либо укрепило либо разрушило их веру в красоту партизанской жизни, и поэтому слова Бонки быстро вернули мысли пятерых молодых партизан к тому, среди чего они жили и что знали до малейших подробностей. Им казалось, что они совершили чуть ли не преступление по отношению к своим родным, эгоистично избрав для себя путь спасения, а их оставив на растерзание зверям.