Не так давно - [167]
В Забеле бай Пешо, Георгий и Райчо отделились от нас и отправились в Радово. После Радова они должны были обойти и другие села, забрав там новых партизан, а я повел группу в Калну.
Дорога в Калну проходила через Милославцы, а потом через Дысчен-Кладенец.
Выйдя из Милославцев и поднявшись на хребет, ведущий к Дысчен-Кладенцу, мы обнаружили на утоптанном снегу следы подкованных железом сапог. Заподозрив, что перед нами прошли те же полицейские и жандармы, которые встретились нам вчера, я выслал дальнее охранение. К бою мы не были готовы, все наше вооружение состояло из одного автомата, карабина и пистолета, а большинство из молодых партизан никогда не имело дела с оружием. Надо было незаметно пробираться к базе.
Потом мы обнаружили другие следы. На снегу, справа от дорожки, виднелись отпечатки вещмешков и прикладов целой колонны. Очевидно, на этом месте был привал. Теперь не осталось никаких сомнений в том, что перед нами прошло не меньше роты жандармов и полицейских.
Перейдя пограничную линию и спустившись к Дысчен-Кладенцу, патруль подал сигнал, что вражеская колонна недалеко от нас. Нужно было отклониться от прямой дороги в Калну и задержаться в южной махале села Црвена-Ябука. В этой махале я знал Стояна, который в августе 1943 года связал меня с Миличем. Но сейчас он отсутствовал. Он давно уже был партизаном, и в доме оставалась только его супруга. Сначала она испугалась, по когда я напомнил ей о нашей старой встрече со Стояном, она сразу позвала какого-то человека, который его замещал. Тот тут же отправился на разведку к Тумбе и Калне.
Когда мы остались одни, Тошев, обращаясь ко мне, шутливо сказал:
— Ведешь нас на явную смерть. Ты что не видишь, что еще немного и мы попадем в «кулак»?
«Кулак» на его жаргоне означал засаду, капкан, опасность.
— Могли бы… Но не попадем. На то у нас есть дозоры и разведка.
— Все равно это авантюра, ну давай посмотрим, куда дотопают наши опорки. В первый день остались без хлеба, посмотрим, что будет дальше. Нет, глупец не ты, а я. Оставил амбар, полный белой муки, целый жбан с коровьим маслом, пятьдесят кур, почти пятьсот яиц, чтобы все это съели эти изверги, а я буду смотреть на чужой пирог и слюни пускать.
Тошев имел в виду пирог, оставшийся на столе со вчерашних заговен. С сегодняшнего дня начинался пост.
Мы могли бы серьезно с ним поругаться, если бы не вмешался паренек, который вошел в комнату, вероятно, с какой-то целью, но засмотрелся на нас.
— Скажи, товарищ, — обратился он к Димитру Тошеву, который поражал своим необычным ростом, — сколько в тебе метров?
— Один девяносто десять, — сердито ответил Тошев.
— Ну и ну, значит до двух метров не дотягиваешь, — серьезно ответил озадаченный парень, не поняв игру слов. Наши ребята покатились со смеху.
Тошев очень оригинально рассказывал всякие истории. Употреблял слова и выражения, делавшие его речь интересной, разнообразной и часто вызывающей гомерический хохот. Слова кулак, опорки, цап-царап, волкодавы, авантюра, авантюризм постоянно были у него в обращении. Поэтому его шутки и тонкая ирония, иногда выражавшая неправильное понимание борьбы, не всегда принимались всерьез.
Пока мы стояли в Црвена-Ябуке, полицейские окружили Калну со всех сторон. По решению трынских фашистских руководителей, она должна была быть полностью уничтожена. С этой целью жандармский батальон Стойчева начал наступление в трех направлениях — от Дысчен-Кладенца, Барноса и Стрезимировцев. Однако население Калны не осталось пассивным. Узнав о фашистской блокаде, все, кто мог носить оружие, убежали в лес и открыли огонь против зверствовавших жандармов. Крестьяне не могли больше терпеть это постоянное издевательство. У них не осталось ни муки, ни жиров, ни кур, а уж о телятах и говорить не приходилось. Они были обречены на мучительный голод. Поэтому и ненависть к фашистской полиции и жандармерии у этих людей достигла своей высшей точки. За каждым камнем, за каждым кустом врага подстерегала опасность.
Под вечер мы узнали, что жандармерия ушла из села, и отправились туда. Школа и другие здания, бывшие гордостью Калны, превратились в пепелища. Около них плакали женщины и дети, которым некуда было податься в эти студеные февральские дни. Не имея крова, люди были обречены на явную гибель.
Увидев нас, подошел бай Симо, один из активных антифашистов села. Он тоже вернулся из леса.
— Эх, товарищ Славчо, смотри, что сделали ваши болгары! Опустошили все.
— Эти болгары поступают так и с жителями своих сел. Такова природа фашистов, бай Симо. Партизаны ничего общего с ними не имеют.
— Знаю, Славчо, знаю, но больно, мучительно все это. Чем мы заслужили такую участь, в чем виновны? Мы не хотим чужой оккупации — это все. И мы не будем терпеть. Будем драться, пока сердце бьется. — После этого наклонился и шепнул мне: — Этим утром у меня были Гошо и один хорошо одетый человек, мне не знакомый. Они спали и еще не успели одеться, когда объявили тревогу, еще немного, и они попали бы в руки фашистов.
По следам Делчо и Гопина пошла и наша группа. Догнали мы их в Црна-Траве. Здесь же был и отряд. Большинство товарищей были здоровы, и все — и партизаны, и крестьяне — рассказывали о последнем бое.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.