Не так давно - [166]

— Свобода, — говорил бай Пешо, — завоевывается в суровой борьбе. А расширение партизанского движения возможно только в том случае, когда весь народ поднимется и включится в борьбу против фашизма. В борьбе не бывает сезонов, она ведется в любое время, а если хочешь знать, — добавил он, — зима — самое благоприятное время года для партизанских действий.

Тошев чувствовал несостоятельность своей теории, но говорить по-другому не мог, ведь чем-то нужно было прикрывать свой страх и нежелание оставить своих коров, овец и кур.

Когда мы ему сообщили, что все, кого он воспитывал и учил коммунизму, идут к нам, что он низко упадет в глазах своих учеников, явившись по существу дезертиром в самый ответственный момент, вмешалась его жена Радка:

— Митко, если в самом деле все твои ученики уходят, то ведь полиция арестует тебя в первый же день. Лучше умереть партизаном, чем погибнуть от рук фашистов без всякой борьбы. Такая смерть опозорит всех нас.

— Если тебе нравится в партизанах, иди сама! Зачем меня посылаешь? — ответил он.

Жена замолчала, но в ее молчании чувствовалась глубочайшая обида, которую ей нанес самый близкий человек.

Перед рассветом мы всей группой перешли к Георгию Гоцеву. Договорившись с ним о часе и месте сбора молодежи, числом семь человек, мы отправили его к Арсо Рашеву, чтобы он сообщил ему решение партии, согласно которому тот должен незамедлительно прийти к нам.

В книжном магазине Рашева никого из покупателей не было. Гоцев подошел к нему и сообщил наше решение. Арсо смутился. До сих пор он легко отклонял наши предложения, поскольку они передавались из дальних сел и не были так категоричны, но теперь — что теперь ответить, когда партизаны в несколько километрах от города, когда в отряд ушли Гочо Гопин и Георгий Григоров, когда партия призывает даже беспартийных, когда даже женщины уходят в партизаны. Что теперь может сказать секретарь околийского комитета партии! Не он ли должен подавать пример!

Арсо сплюнул, по своей обычной привычке, повертел головой, пожал плечами и сказал:

— Хорошо было бы уйти, но эти гады следят за каждым моим шагом. Ступить не дают. С другой стороны, уж очень они жестоки к родным партизан. Сожгли дома в Ярловцах, а завтра и мой подожгут. Да и очень холодно сейчас, снег глубокий, жандармерия нас живьем заберет. Отложить бы это дело.

Отказ Рашева не мог не вызвать у нас всеобщего возмущения.

— Разве так секретарь комитета партии должен проводить партийную линию? — сердито сказал бай Пешо. — Для чего партии такой коммунист, если он ее покидает в решительном сражении? Пусть ко всем чертям катятся такие коммунисты! — закончил он и махнул рукой.

Когда Гоцев вернулся из города, его в третий раз послали к Тошеву. Хотели услышать от него окончательное решение, пойдет он или нет. Когда Гоцев сообщил ему о нашем поручении, он сказал:

— А вы что не поняли, что я не сумасшедший и не желаю становиться авантюристом?

— Митко, — до слез огорчившись, заговорил Георгий, — через час мы все уходим. Неужели ты, который учил нас любить партию и приносить себя в жертву за нее, изменишь партийной дисциплине? Что подумают люди о таком учителе, слова которого расходятся с делом? Ты пойми, что завтра же тебя арестуют. Только тебя обвинят в том, что мы ушли в отряд.

Тошев подумал, подумал, посмотрел в потолок и, в конце концов, сказал:

— Хорошо, я пойду. Я присоединюсь к вам за околицей. Оставлю и коров, и овец, и кур — все оставлю. С сегодняшнего дня и я становлюсь таким же авантюристом, как и вы.

Ответ Тошева, хотя и раздраженный, обрадовал Георгия, и он сразу прибежал сообщить нам об этом.

Начали сходиться люди. Под вязом около школы уже собрались все уходящие. Не пришел только один — Иван Христов. Он так и не решился оставить свою невесту. Обещал уйти в другой раз, но после мы узнали, что он уехал в Стара-Загору, лишь бы быть подальше от партизан.

Мы вместе со всей группой новых партизан — Димитром Тошевым, Георгием Гоцевым, братьями Бояном и Петром Живковыми, Григором Антоновым, Петко Тасевым, Томой Марковым — отправились в село Забел. Остановились в доме Цоньо и Борислава, которые нам симпатизировали. Там была и их мать, бабушка Марика.

— Ну вот, бабушка Марика, — шутливо обратился к ней бай Пешо, — пришли забирать и твоих сыновей. Смотри, сколько народу уходит партизанить. Не оставаться же им, чтобы потом над ними народ смеялся:

— Что ты, сынок, — начала старушка, не поняв шутки, — они же больные, да и за мной смотреть некому. Вот, — и прикинувшись дурочкой, она развязала один конец черного платка, — возьмите деньги, а детей не трогайте.

В ее руке лежали сложенными две банкноты по двадцать левов.

— Хорошо, бабушка, — сказал бай Пешо, — сейчас мы их тебе оставим, но в следующий раз возьмем, а деньги оставь для себя.

Цоньо и Борислав стояли около печки, притихнув, и только ждали, когда мы уйдем, чтобы опомниться от конфуза.

Пока мы разговаривали со старушкой, двое из туроковских парней — Петко Тасев и Тома Марков — сбежали. Вернулись в свое родное село и на следующий день пошли с повинной в полицию. Из-за их предательства полиция сожгла дом старой Марики и арестовала ее сыновей.