Не так давно - [105]

Как только мы вошли в село, Делчо отправился в Софию. Зная, что мы собираемся напасть на общинное управление в селе Красава, он сообщил товарищам в столице, что эта операция уже выполнена. Однако осуществить нам ее не удалось, потому что полиция значительно усилила охрану общины, к тому же всего в четырех километрах от села в Брезнике стоял кавалерийский полк. Поэтому мы и решили тогда отложить эту операцию до более благоприятного времени.

Зато в Ярославцах произошло еще одно радостное для нас событие: отряд увеличился еще на два человека. Из этого села с нами ушли товарищи Тодор Младенов и Крыстьо Пырванов. Окрыленные своими успехами, мы в тот же вечер отправились в Новое село, Годечской околии. Тут мы провели собрание, на которое пришло много жителей. Но среди них не было моих знакомых, которых я знал по Софии, они не вернулись в родное село, как мы уговаривались, и я так и не встретился с ними.

Тодор Младенов хорошо знал здешние места, и нам не грозила опасность заплутаться. Он привел отряд в густой лес, где найти нас было нелегко. Вскоре от наших друзей мы узнали, что полиция отобрала у ярославцевских крестьян брынзу, которую мы им оставили. Это вызвало у них всеобщее возмущение.

— Теперь ясно, кто наши друзья и кто враги, — говорили крестьяне, когда полицейские погрузили брынзу на грузовик и уехали в Брезник.

ПОХОДЫ, СХВАТКИ И ЛЮДИ

Последний день нашего пребывания в Годечской околии, возможно, не оставил бы по себе никакой памяти, если бы нам снова не пришлось заняться Славчо Цветковым. Он совершил новые проступки — потерял где-то на дороге ручную гранату, во время акции в Филиповцах, боясь выйти вперед, стрелял из-за спины Стефана и чуть было не убил его, а во время несения караульной службы — заснул на посту. Поведение Цветкова снова обсуждалось на собрании отряда. На всех произвело сильное впечатление выступление бая Рашо — отца Стефана, который приходился Цветкову родным дядей.

— Товарищи, — сказал он строго, — проступки Славчо таковы, что простить их ему нельзя тем более, что он не так уж молод. Я убежден, что он заслуживает самой строгой кары. Но давайте будем считать это наказание условным, если же он еще хоть раз допустит малейшее нарушение партизанских законов, разрешите мне самому расстрелять его без суда.

Мы прислушались к мнению старого партийца и вынесли смертный приговор условно.

Вечером, когда мы вышли из лесу у Завала, нам повстречался чабан, огромный детина, крепкий, как скала. Звали его Божко. Он служил батраком у какого-то богатого завальского крестьянина и был очень похож на вазовского Боримечку[14]. Мы принялись агитировать его вступить в наш отряд. Сперва он долго не поддавался, колебался, выражал опасение, что пострадают его родные и близкие, говорил, что он не может бросить овец — на них нападут волки и всех загрызут. За овец он болел душой, кажется, больше, чем за своих близких — они, мол, тяжкими гирями висят у него на ногах. Партизаны смеялись и говорили ему, что овцы ведь не его, а хозяйские, хозяин же отдаст их немцам, чтоб они лучше сражались против русских. Как только чабан услышал это, сразу же решился, взял свою бурку и, поглядев на овечек, сказал:

— Лучше пусть вас съедят волки, чем немцы, — и пошел впереди нашей колонны.

Пока доносилось блеянье овец и был виден загон, Божко ни разу даже не обернулся, не поглядел назад, словно боялся самого себя.

В общем счет наших побед увеличивался. За последние три дня наш отряд пополнился четырьмя бойцами и провел собрания во всех селах, мимо которых мы проходили.

Крестьяне встречались с трынскими партизанами и в Мисловштице, и в Ярославцах, и в Ново-селе, а наше влияние распространилось на Брезникскую и Годечскую околии.

Внезапное появление партизан в Брезникской околии вызвало быстрое сосредоточение здесь войск из Брезника, Сливницы и Софии. Днем и ночью военные и мобилизованные грузовики подвозили войска и боеприпасы к району, где мы появились.

Мало-помалу отряд усвоил тактику маневрирования. Проведя операцию в одном районе, мы в ту же ночь переходили в другой район, за двадцать-тридцать километров. Враг сосредоточивал свои силы в районе акции, а нас там уже и след простыл. Проведя новую операцию в другом районе, мы через ночь опять оказывались в двадцати-тридцати километров от него. Таким образом, полиция находилась в постоянном движении и никого при этом не обнаруживала, что еще больше деморализовало ее.

Исходя из этого нашего правила, мы решили оставить Брезникскую околию и как можно, скорее вернуться в Трынскую. Однако переход этот был очень, большим и требовал исключительного напряжения, физических сил. Такого перехода мы еще не совершали.

Первой свалилась от переутомления Бонка. Это было на поле у Лялинцев. Девушка закрыла глаза, и тяжело, словно в предсмертной агонии, задышала. Мы перепугались. Думали, что она умирает. Ни оставить ее, ни нести мы не могли. Ведь нам предстояло еще идти не километр, не два, а добрых два десятка. И все же мы взяли ее на руки. Виолета и Цеца тоже совершенно выбились из сил. Они ничего не говорили; но мы сами это видели, потому что они все время отставали от колонны. Захромал и бай Трайко — в своих новых постолах он скользил на траве, словно на льду. Измучился совсем бедняга в этих постолах. И как раз там, где надо было сохранять полнейшую тишину, он умудрялся так шлепаться наземь, что вся колонна сразу же вздрагивала и останавливалась.