— Я знаю, мы тоже так жили, — кивает вразрез моих слов Алтынай.
— Как женились, жили в моём доме. Сразу дети пошли. Ей не до коша стало.
— А кем ты был, что она трудилась только по дому? — загорается непосредственностью и любопытством она.
— Служил в страже границ тамошнего Наместника, был чем-то вроде заместителя полусотника. — перевожу, как могу, на местные реалии чин хавилдара и заместителя командира ВПБСа.
— Богатое, видимо, войско? — удивленно пристукивает ногтями по боку пиалы Алтынай. — Если в вашей сотне есть сотник, полусотник, а у того ещё и заместители?
— Да не так чтоб очень богатое, — размышляю вслух. — Просто механики было много, механика иногда сложная. В общем, долго объяснять. Давай не сейчас. Если ты не против.
— Не переживай. — Верно истолковывает Алтынай мою уклончивую дипломатичность. — Всё, сказанное в степи между своими, между своими и остаётся. Мы — вольный народ. Султаны приходят и уходят, а степь остаётся… И мы в степи.
В принципе, для меня не секрет, что любые кочевники крайне сдержанно относятся к любой попытке централизовать их либо подмять под любую внешнюю централизованную власть, особенно в местных далеко не постиндустриальных реалиях. На что-то подобное я и рассчитывал.
После небольшой паузы, Алтынай подливает масла в огонь:
— Нас все всегда старались использовать. Для своего блага, ничего не давая нам взамен. Считая дикарями и не вникая в наши тонкости. Моего отца нет, но как ханская дочь, я вижу, что даже тут, с соседями-пашто, всё идёт совсём не так, как мы договаривались при получении тамги. Перед тем, как откочевать сюда. В общем, никому из нас нет дела до твоей армии, бывшей службы и прошлого. Можешь считать себя под дланью гостеприимства, как гость.
— Ваши внутренние споры совсем не влияют на ваше гостеприимство? — смеюсь, внутренне соглашаясь, однако, со всем раскладом. Который явно в мою пользу.
— А при чём тут наше внутреннее к защите гостя-родича от чужих? Особенно от местных фарси, если у тебя именно с ними были проблемы… Раз от Алатау ты сюда пешком шагал. — Снова проявляет недюжинную сообразительность Алтынай.
— Кто бы спорил, — бормочу, снова отпивая из пиалы кумыс. Который можно подобным образом пить целый день. — «Доколе воевать Иран с Тураном…»
— Что это за тюй? — вскидывается Алтынай. — Я раньше не слышала!
— Это не тюй. Это скорее жыр, — пытаюсь сформулировать поточнее. — Да был, говорят, раньше такой фарси, Фирдоуси. Вот у него был жыр — «ШАХ-НАМЕ».
— Расскажи?! — загорается Алтынай.
— Шутишь? — отодвигаюсь назад. — Это два дня рассказывать! Если не три! Да и не помню я этого жыра, оно там всё вообще на фарси. А я фарси не знаю. Только пушту…
— Может, хоть примерно что-то вспомнишь? — продолжает волноваться Алтынай, для которой, видимо, в силу этноса и происхождения любой эпос — как для моего современника там премьера блокбастера от культового режиссёра с секс-символами и звёздами первой величины в главных ролях.
— Ну, там книга об их персидских царях, кажется. — Добросовестно начинаю вспоминать. — Делится на три части: мифологическая, героическая и историческая. Знаешь, не буду пересказывать: просто не помню. Вернее, мало что помню, но вот сильно запомнилось, что сам Фирдоуси постоянно переживает из-за того, что Туран с Ираном воюют. Веками, постоянно. И воюют не потому, что народы друг друга ненавидят. А потому, что правителям это выгодно. И он вроде как между строк искренне желает, чтоб на землях по границе между Ираном и Тураном никогда между собой не воевали только из-за разницы народов. Что-то типа мысли «Нет плохих народов; бывают плохие люди».
— Хорошая мысль, — снова хмурится Алтынай. — Только фарси, пашто и прочие из этого племени сам же видишь, какие люди… Верить-то им нельзя. Фирдоуси, может быть, был и не плохим человеком. Если действительно так думал. Но не мог же он про свой народ правду писать? Его бы тогда свои камнями забили. — В этом месте Алтынай хихикает в кулак, видимо, представляя себе какую-то сцену. — С фарси ж дело иметь нельзя, вон и по пашто это видно…
Не нахожу, что сказать по национальному вопросу в данном случае, поскольку навскидку крыть действительно нечем.
А изобретать сложные аргументы и их вариации на тему этно-психологии, традиционных конфликтов между номадами и оседлыми земледельцами, мне кажется, сейчас будет лишним.
Тем более спохватываюсь, что пашто — тоже кочевники. И той же веры.
И именно сегодня имел место действительно национальный вопрос, из разряда: «Умри ты сегодня, а я завтра».
__________
Примечание:
Қазақстан
Один из легендарных вариантов перевода названия — Земля Свободных Людей:-)
