— А с теми, кто не так силён, как прежде, и Наместник может считаться не сильно. — Заканчиваю я за неё очевидное, под её согласный кивок и задумчивый взгляд. — А если недостаточно мужчин, значит, вы уже автоматически не так сильны.
Для себя делаю зарубку: оказывается, и тут ауксиларии вербуются из аборигенных племён, садящихся на коня раньше, чем начинают ходить. Ну, что-то такое было и там, только с племенами белуджи. Опять же, если ничего не путаю.
В принципе, знакомая схема, ещё по той истории. Видимо, люди действительно везде одинаковые.
— Слушай, а я ведь тебя даже не спросил, какого ты рода? — спохватываюсь от того, что моё упущение (по моей непривычке) тут может быть истолковано как отсутствие вежливости или даже как пренебрежение.
— Дулат, — улыбается Алтынай.
— Ты смотри, и правда почти родня, — удивляюсь, отламывая себе ещё лепёшки. — Рядом же кочевья… С конырат. Слушай, а ещё кто тут есть из наших? Какие еще два рода? Ты говорила, что всего три?
— Ещё найман и керей, — немного хмурится Алтынай.
— Ого, — только и присвистываю после такой новости. — Даже боюсь спросить, как у вас тут с битвой за власть при таких соседях? Между собой… — уточняю, чтоб было понятно, что я в курсе этих степных раскладов. — А если серьёзно, как вы ладите? — продолжаю удивляться поневоле, вспоминая, что и в том мире род найман имел, гхм, весьма определённую репутацию.
И это была никак не компромиссность и не готовность к мирным поискам совместных решений. А очень даже наоборот. Впрочем, здесь и сейчас это где-то работает на меня: поскольку воинственные и независимые (а порой и просто безбашенные) найман, с другой стороны, никого из своего становища никогда и никому не выдадут. Без вариантов.
Что-то подобное, как в своё время с Дона. Или с Запорожской Сечи.
И с соседями-кочевниками, говорящими на туркане, найман всегда сплотятся. При условии внешней угрозы. Становясь единым монолитом подвижного войска, не раз и не два перемалывавшем что в той, что в этой истории в своей степи и племена персов, и экспериментальные походы Александра (позже прозванного греками Великим), и давление со стороны Хань, и многое-многое другое.
— А как вы управляете становищем при таком множестве разных людей, имеющих право голоса? Ещё и из разных родов? — не знаю, как в местных реалиях на этом языке назвать «политические группы».
Впрочем, Алтынай великолепно меня понимает:
— Сейчас не так, как раньше, — хмуро говорит она. — Когда откочёвывали из родных мест, на малом курултае моего отца кликнули на белую кошму: ханом должен был стать кто-то, кто умён, способен слышать других и беспристрастен в решениях. Из всех вариантов, было понятно, что это может быть только конырат. А у нас лучшего человека не было.
— И найман не пытались этого никогда оспорить? — вежливо улыбаюсь, склоняя голову к плечу.
— Во время кочевья, разумеется, нет. — Хмуро отвечает Алтынай. — Когда обустраивались тут, тоже нет. Но естественно, и найман, и керей ждали возможностей. И сейчас, когда отца нет, и брат погиб, они своего не упустят.
— Я не очень хорошо представляю обычаи степи «изнутри», можешь рассказать подробнее?
— По логике, вместо отца должен был заменить хана его старший сын. Но он умер зимой. Второй мой брат погиб сегодня. Теперь, по правилам, должен всё решать совет аксакалов. Но аксакал у нас только один и, скорее всего, теперь всё будет решать Еркен-ага. Во всяком случае, попытается… — по-прежнему хмуро отвечает Алтынай. — Подгрести всё под себя…
— А что тебя в этом не устраивает? — мне её недовольство текущей ситуацией более чем очевидно, хотя она и пытается делать покер-фейс. — И попутно, сколько всего жён было у твоего отца и сколько у тебя братьев и сестёр?
— Жён было всего две. Детей было пятеро, два брата, я и две младшие сестры. Один брат умер зимой. Второй погиб сегодня. Одна сестра замужем в роду керей, на старой Родине. И младшая сестра тоже не пережила этой зимы. А сын Еркен-ага в своё время сватался к моей матери. Но она вышла за отца, хоть и второй, младшей женой. Так что, я осталась одна. А у аксакала, по старой памяти, теперь для меня не будет ни помощи, ни куска хлеба в трудную минуту. — На одном дыхании выдаёт Алтынай, глядя в пол юрты.
— Получается, ты тоже сирота, — задумчиво озвучиваю очевидное. — Если только твой отец не вернётся из этого южного похода.
— Не вернутся они. Уже все сроки вышли. Чувствую… — Алтынай снова старается незаметно вытереть уголки глаз, а я тактично делаю вид, что не замечаю.
— А скажи, сестра, ты правда чувствуешь, когда человек тебе говорит неправду? — задаю уже час как интересующий меня вопрос, поскольку от ответа на него может зависеть моя собственная позиция. В будущем.
— Конечно, — удивлённо поднимает на меня глаза Алтынай. — Чувствовать правду или неправду — дар любому хану и всем его детям за белую кошму от самой Степи. Хан — это не только и не столько власть, сколько множество обязанностей. К сожалению, далеко не все аксакалы это понимают, особенно из младших родов… а твоя жена тебе об этом не рассказывала разве?
— Да мы оседло жили, не кочевали совсем. — Почему-то откровенно отвечаю я. — Вернее, она-то до женитьбы летом всегда кочевала. Зимой нет, зимой же у нас в домах живут…
