Не судьба - [31]

— Ты уж здесь? Где ты? — спросила она, и обернулась, и стала оглядываться во все стороны. Но его нигде не было. — Где же ты, о милый, милый! Где ты? — закричала она и проснулась…

Она проснулась и посмотрела вокруг. Сердце её страшно билось. Так живо почувствовала она присутствие своего милого, так ясно слышала его голос во сне, что и теперь, оглядываясь кругом, она точно ожидала увидеть его около себя.

Она увидела своего мужа.

Мужа? Это слово вдруг представилось ей в своём настоящем значении, оно внезапно вспыхнуло ярким пламенем в её отуманенной голове.

«Мой муж… мой муж! Я жена — не его жена? О, что же это такое!» — пронеслось в её мыслях. Она взглянула на Мишеля с каким-то ужасом.

«Нет, нет — он умирает. Господи! Что это со мной!? Уж последние минуты»…

Она упрекала себя в чём-то, но вся дрожала, и грудь её волновалась. Она наклонилась над постелью, посмотреть поближе на своего мужа… «Но ведь он сейчас умрёт?» — повторялось ей мысленно.

Она наклонилась ещё ниже. Что это? Он не дышит! Ничего не слышно.

— Доктор, доктор! Он умер? Он умер?

Задремавший доктор рванулся к постели, положил свою руку на мертвенно бледную руку, лежавшую на одеяле, наклонился лицом к самому лицу умирающего и разом отшатнулся.

— Доктор?..

— Il est sauvé, ma chère, chère dame, il vivra, il est sauvé! [84] — заговорил доктор с лихорадочным волнением, схватив её за обе руки. — Вы возвратили ему желание жить, счастье сделает остальное (le bonheur fera le reste).

Она почувствовала, как вдруг похолодели её руки и ноги. Она медленно перекрестилась; потом холод поднялся к её сердцу, и она потеряла сознание…

Желание жить настолько сильно проснулось в душе умиравшего человека, что жизнь вернулась к нему. Медленно, тихо, точно нехотя возвращалась она на отчаянный призыв его души, его воли, его любви; но всё же возвращалась, и все кругом его ожили. Все, кроме той, ради которой он захотел жить.

Она была рада, что силы её оставили: это послужило ей предлогом провести несколько часов вдали от него. Но её честное сердце говорило ей, что это малодушно, и через несколько часов она вернулась к постели своего мужа.

С тех пор она не отходила от его постели. Несколько дней она провела в тяжёлом забытьи, углублённая в свою душу, ничего не понимая, кроме того, что какой-то страшный, грозный вопрос — вопрос жизни и смерти — тяготел над нею. И сердце её откладывало разрешение этого вопроса, а лицо становилось прозрачно-бледным, и глаза углублялись, блестя лихорадочным блеском.

Прошло десять дней. С каждым днём её мужу становилось лучше. Он ослабел ещё больше, так что долго совсем не мог говорить; но исхудалое лицо его просветлело, и глаза смотрели с какою-то заискивающей нежностью на любимое лицо, которое теперь всегда было тут, близко около него.

Пётр Александрович с беспокойством смотрел на свою дочь. Он был в совершенном недоумении и решительно не знал, радоваться ему или нет. Он не мог удержаться, чтобы не радоваться обещанному выздоровлению Мишеля: он его искренно любил. Но с другой стороны он боялся и недоумевал. Он смотрел на Сонечку, со дня на день ожидая какого-нибудь порывистого объяснения, слёз, истерики. Но дни проходили без истерики, и Пётр Александрович начал успокаиваться.

«Ведь вот, подите с ними: кто их разберёт!? Кажется, любила Александра Александровича, чуть не невеста его была, а теперь вышла за Михаила Ивановича — и ничего. Как с гуся вода!» — думал Пётр Александрович.

В одно прекрасное утро Сонечка нашла своего мужа уже настолько бодрым, что его могли приподнять с подушками и посадить на постели. Когда она подошла к нему и машинально как автомат опёрлась на край кровати, он взглянул на неё улыбающимся, робким взглядом и слабо сказал:

— Вы меня простите, что я не умер?

Вместо ответа, она разразилась истерическими рыданиями, которые были непонятны ни для кого, кроме её измученного сердца.

«Он совсем-совсем не умрёт! — раздался отчаянный крик в её сердце. — Он будет жить».

Она сама испугалась того, что её сердце заговорило потом: она чувствовала, что это ужасно, что она сама ужасна, но в тоже время ей ясно представлялось, что она имеет право быть такою.

Доктор советовал ей поберечься. Больной в таком положении, что её постоянное присутствие больше не нужно, как ни хочется ему беспрестанно видеть свою молодую жену — «ce qui est très naturel [85], - улыбаясь прибавлял доктор, — тем не менее он поймёт, что ей надо же и отдохнуть».

— Soignez vous pour son bonheur; подумайте, что ведь это не только для вас, но и для вашего мужа, — убеждал доктор.

Она согласилась. Она рада была, что нашёлся предлог, чтобы не выходить из свой комнаты и побыть одной.

— Абсолютный покой! — предписал доктор.

Покой! Покой смерти — только с этим она и могла помириться. Но она не хотела умирать: она хотела жить, жить с ним, любить его и быть любимой им же. Молодость, солнце, любовь, его взгляд, его ласка… Со всем этим она не хотела расставаться. Он представлялся ей во всём блеске своей силы, с горячими речами, со страстью пылкого чувства, прорывающеюся среди серьёзных речей… Она не могла с этим расстаться, она хотела жить, жить с ним и для него…