… Он стоял на высоком берегу. Сквозь гибкие ветви азалий и олеандров, отягчённых белыми и розовыми цветами, сверкало голубое озеро. Над его головой сплетались апельсинные и лимонные деревья, благоухали их цветы — ароматные жемчужины венчальной короны. Горлицы ворковали в тени исполинских магнолий; золотой фазан качался на ветке вьющихся роз, сбегавших из порфировой вазы на белые мраморные ступени. Ветер колыхал лёгкие гирлянды каприфолий и жасминов и подёргивал серебряной рябью прозрачную воду, плескавшуюся у подножия широкой лестницы…
Ему казалось, что он видит сказку наяву или волшебный сон. Но это был только маленький островок на Лаго-Маджоре, и он видел его при ярком свете полуденного солнца.
Он был молод и счастлив, он был любим, и он видел Италию в первый раз. Его любили нежно и преданно; он любил весело и беспечно. Ему нравились её милые глаза и розовые губки; ему нравилось, что она считала его лучшим и красивейшим из людей. Она ждала и любила далеко, на севере; перед ним цвёл юг.
Он был одинок в раю, но отсутствие Евы его не томило. Он знал, что она существует и любит его, и этого было довольно.
Он только что перенёс тяжёлую болезнь на родине. Его прислали в страну весны, чтобы восстановить свои силы, и он чувствовал, как они росли с каждым днём, как закипали в нём жажда жизни и самая жизнь. По деятельность ещё дремала.
Он жил на Лаго-Маджоре и весь отдавался наслаждению созерцательной жизни среди чудных островов.
Ему нравился больше всего самый уединённый и самый запущенный из этих островов, — остров Мадре. Там реже всего встречались иностранцы-посетители, там реже всего жил настоящий владелец, граф Борромейский. Старый садовник привык к частым посещениям «форестьера» и не мешал ему одиноко блуждать по тенистым садам.
Однажды, в сумерках, он вышел из лодки на знакомую пристань и отворил чугунную решётку сада. Тихо-тихо, вдыхая полною грудью вечернюю прохладу, он поднялся по мраморным ступеням и повернул направо, вдоль берега, в аллею апельсинных и лимонных деревьев. Пряный аромат их цветов пропитывал воздух, и как только он очутился под их густым сводом, его охватила такая глубокая, таинственная тишина, что казалось, будто всё заснуло кругом. Удаляясь от берега, углубляясь в чащу магнолий и камелий, он шёл всё дальше и дальше и забыл весь остальной мир. Ни вздоха, ни звука, ни голоса не было слышно. Небо улыбалось в вышине последней розовой улыбкой. Отблеск заката ласкал широкие листья муз и вершины тёмных кипарисов.
Вечерние тени сгущались в роще миртов и лавров; их зелёные кущи сливались в чёрную массу. Но вот они поредели и расступились: он вышел на маленькую поляну.
Посреди высокая струя фонтана подымалась из пасти бронзового дельфина, обнявшего сирену; хрустальные брызги беззвучно падали на луг гелиотропов. Большая ваза белела на золотом пьедестале; павлин спал на краю, уткнув голову под крыло и распустив пышный хвост на белый мрамор. Весь сад точно спал волшебным сном. Казалось, что за этими воздушными араукариями стоит дворец спящей царевны.
Он остановился. Он почувствовал себя царевичем из сказки. Царевна близко; она спит за этими стенами цветов и деревьев, в беломраморном дворце, на ложе из слоновой кости, усыпанном розами. Улыбаются её уста, ожидая поцелуя; содрогаются её ресницы, предчувствуя пробуждение… Она близко, и ему суждено пробудить её среди сказочных чудес, для сказочного счастья…
Действительность исчезла, сказочный мир окружил его. Ему грезился сон наяву…
Всё молчало.
И вдруг… Во сне или наяву? Он услышал тихий, мелодический звон струн. Аккорд, другой… Или это струя фонтана зазвенела в тишине, ударяясь о металлический бассейн? Ещё и ещё… Нет, это не фонтан!
Отчётливо и звонко прозвучало несколько аккордов, всё громче и громче, — и к ним присоединился звучный, прекрасный голос. Спокойно и плавно неслись могучие звуки; они точно росли, точно распускали широкие крылья и парили в воздухе, напоённом ароматом роз и лимонов. Он слушал как очарованный.
— Аvе, maris stella!.. A-ve… [1] — прозвучал последний, торжественный возглас, и голос замер.
Струны звенели, удаляясь и затихая.
Он очнулся и бросился как безумный в ту сторону, откуда доносилась музыка. Он миновал густую рощу хвойных деревьев и очутился на широкой лужайке. Группы статуй тонули в море цветов; за ними виднелся дворец, окутанный голубыми сумерками. Всё было пустынно и тихо, только струны звенели где-то в вышине.
Он долго стоял на одном месте, прислушиваясь к их таинственному звону. Притягиваемый этим тихим звуком как магнитом, он приблизился к самому дворцу и остановился перед колоннадой входа. На круглой площадке веерная пальма широко раскинула свой венец. Огромный фонтан посылал в воздух целый сноп могучих струй, которые уже начинала серебрить луна.
Высоко улетали бриллиантовые брызги.
Он поднял голову, любуясь ими. Он взглянул на небо, просиявшее редкими звёздами, на тёмный дворец, на ряд высоких окон, отражавших лунный свет, — и вдруг ясно увидел, как одно окно открылось.
Оно открылось тихо, беззвучно, само собою; темнота скрывала ту невидимую руку, которая его отворила. И в ту же минуту из окна послышались знакомые, тихие аккорды, и чудный голос вырвался на волю, вдыхая жизнь в спящие сады.
