Не спешите с харакири - [16]

Перед нашими взорами открывается потрясающая картина.

Третий пассажир, тот самый, который бросил записку в пепельницу, сидит на крышке унитаза. Его руки продолжают сжимать рукоятку японского кинжала, который он мужественно загнал в свой бункер. Вокруг рукоятки обмотан белый платок, уже ставший красным от крови. Парень беспардонно мертв. Желтолицые стюардессы зеленеют, как будто их погрузили в метиленовую синь. Командир Лохоюмападмото выглядит чрезвычайно взволнованным. Впрочем, есть с чего! Он отдает на японском распоряжения своим крошкам и переводит на меня недовольный взгляд.

— Я — журналист, — говорю я — Из агентства «Франс-Пресс» в Токио. Он кивает головой. — Харакири, — констатирует он.

— Вижу.

Другие пассажиры ничего не успели увидеть.

— Послушайте, — говорю я, — не стоит создавать нервозную обстановку на борту. Что, если мы завернем покойника в одеяло и перенесем его в багажный отсек?

Этим предложением я проливаю бальзам на его рану. Физиономия командира немного просветляется.

— Вы очень любезны, месье.

— Рад помочь вам.

Раздается грохот. Это Толстяк, спеша навстречу новостям, наступил на свои подтяжки и растянулся в полный рост.

— Что здесь за бардак? — интересуется он. Командир поворачивается к нему и скупо информирует:

— Харакири.

Берю хватает его руку и энергично трясет ее.

— А я — Бенуа-Александр, рад познакомиться!

Затем Толстяк переводит взгляд на мертвеца в его импровизированном тесном склепе.

— Что с этим чуваком, — спрашивает меня Громила, — он страдает запором? Я строгим взглядом велю ему приткнуться.

— Это самоубийство. Мы должны не допустить паники среди пассажиров. Эти очаровательные демуазели дадут нам одеяло, в которое мы завернем беднягу и отнесем его в багажный отсек.

— Вот те на!. Похороны с утра пораньше! — ухмыляется Бугай — Чего только не вычудят эти…

Еще один испепеляющий взгляд Сан-А. Берю захлопывает варежку. Командир Лохоямамодмото трогает меня за руку.

— У нас есть одна свободная кабина, это лучше, чем багажный отсек.

— Хорошо. Ни о чем не беспокойтесь, командир. Лучше отвлеките пассажиров рассказом о пейзажах под крылом самолета.

— Не знаю, как вас благодарить, месье. Это возмутительное происшествие так неожиданно…

— Увы…

Он уходит. Одна из нежных лотосоликих приносит одеяло, другая показывает мне пустую кабину, о которой говорил командир.

Я советую стюардессам во главе с командиром пойти развлечь пассажиров. После их ухода мы с Берю заворачиваем дорогого покойника в саван.

— Что за блажь пришла в башку этому фраеру делать себе кесарево сечение в воздушном сортире? — интересуется Берю.

Я шепчу, продолжая тщательно обшаривать карманы мертвеца:

— В определенном смысле в его смерти виноват я, Толстяк.

— Что ты несешь?

— Он — тот убийца, которого мы искали. Он прочитал записку, которую я оставил на его кресле. В ней я написал, что все раскрыто. Ты ведь знаешь японцев: путь славы и чести, человек-торпеда и прочая мура. Он не захотел смириться со своим поражением и поэтому поспешил к своим предкам.

— Но делать это в сортире — совсем не поэтично, — замечает Берю, которого даже в самые мрачные минуты жизни не покидает способность оценить красоту окружающего мира.

Я заканчиваю осмотр карманов усопшего. Мне удается установить его личность. Его имя Фузи Хотьубе, он живет в Кавазаки (извините за простоту произношения, на самом деле это звучит намного сложнее и поэтичнее), местечке, которое, как знает каждый, находится между Токио и Иокогамой. В его бумажнике я нахожу французские франки, доллары и иены. Я также обнаруживаю конверт с надписью на японском, японскую марку — все это, естественно, из японской бумаги. Странно, что этот конверт пуст и находится в целлофановом пакете. Я определяю его в свой бумажник, дав себе обещание перевести адрес, после чего водворяю бабки и кентухи чувака10 па место. У него при себе также классические аксессуары: расческа, ключи, перочинный ножик, пилочка для ногтей, сигареты и зажигалка. Это не представляет интереса.

Толстяк, который наблюдает за мной, прислонившись к перегородке, спрашивает:

— Ну как, закруглился? Можно приступать к упаковке месье?

— Давай!

Мы переносим труп в маленькую кабину рядом с туалетами и кладем его на кушетку.

— Послушай, — шепчет — Толстяк, — ведь если он покончил с собой, то правосудие уже бессильно, верно? Значит, нам можно смело сделать пересадку в следующем аэропорту и вернуться домой.

Я обдумываю его проницательное предложение и отвечаю, играя оттенками своего красивого голоса:

— Ты прав, о, мудрейший из мудрейших, можно. Но мы этого не сделаем.

— Почему?

— У меня такое предчувствие, что мы держим в руках звено цепи. Нужно размотать всю эту цепь!

— Твое звено уже порвалось, — возражает Грубиян, — но раз уж ты так чувствуешь, давай попробуем!

Одна из маленьких хозяек неба моет пол в туалете. Я обращаюсь к ней с улыбкой number one11, от которой начинает завиваться цикорий.

— Работка не из чистых, да, моя прелесть?

Она возвращает мою улыбку, так как ее честность не позволяет ей принять такой дар. Какая же милашка эта очаровашка! Она поднимается, и я отвожу ее в сторону, сделав знак Берюрье, чтобы он вернулся на свое место.