Не садись в машину, где двое - [14]

— Видишь? Тридцать пять. Они приходят ко мне во сне, умершие дети. Скоро они меня увидят на зеленом лугу,— тихо и значительно говорила она.

И она шла на процедуры, прижимая к пустому животу цифру 35 в истории болезни.

Целыми днями Соня тосковала, ждала почту — ночь напролет надеялась на утреннюю, а целый день на вечернюю. Перечитывала старые письма, разложив конверты по кровати. Цитировала их Тамиле. Писала идиотские стихи. Всем надоела своим плачем по ночам. Страшно надоела. Ее хором образумливали.

Новых писем не было уже месяц.

И вот тут, в один уже совершенно безумный вечер, когда Соня выдала еще раз так называемый «срыв», кричала бог весть что о веревке, Тамила не стала звать сестру с уколом, а согласилась погадать. У Сони явно поднялась температура, горели щеки. Лились слезы. Она только что ходила узнавать насчет вечерней почты.

— Он сказал «до березки»… до могилы,— качаясь на кровати в окружении своих драгоценных конвертов, объясняла Соня свой срыв.

Она была абсолютно невыносима в тот момент. Так откровенно, настырно, напрашиваясь как больная, любить мужика! Так распадаться на части! Зависеть! Просто тряпкой надо быть! Все же видели этого ее мужа, он приезжал навещать ее на три дня. Лысый парень, ну ничего в нем нет такого! По-идиотски себя вел, смеялся, шутил. Тут же больница! Делал вид, что никто по нем не страдает, что он самый простой, ничего не стоит. Такой Иван-дурак на выданье, любимец публики. Молол о какой-то своей подруге. Соня его даже одернула. Был выпивши. Все три дня был выпивши. Соня перед соседками стыдилась. Медсестру Татьяну он задел рукой по халату, как бы ненарочно. Халат задрался. Она легонько даже визгнула (ну это надо знать Татьяну). Потом он быстро решил уходить, и, пока Соня копошилась и одевалась, собиралась провожать мужа, он все стоял в коридоре у Татьянина столика, договаривался, что ли. Потом хлопнулся вообще на стул, сел. Веселился. Другие больные видели.

Соня даже отругала мужа. Вернулась недовольная, как хозяйка и супруга. Все прошло как всегда.

То была их последняя встреча.

Итак, после слов Сони о том, что она мылит веревку, после шантажа и истерики Тамила согласилась на безумные требования погадать ей.

В результате такой победы Соня пошла еще дальше и вообразила, что Тамила наколдует ей спасение. И в одну секунду она поверила в это как малое, восторженное дитя. И расцвела, даже заплакала от счастья.

Тамила, судя по лицу, воспринимала ее восторги вполне хладнокровно, как должное. Собственно, к гадалкам бабы за тем и таскаются, за спасением. Поэтому людям нельзя говорить правду! Кроме некоторых случаев, когда правда должна перевернуть их жизнь.

Тамила села на кровать Сони и горько сказала — еще как человек, а не как гадалка:

— Ты со мной не будешь здороваться. Я уеду и напишу тебе письмо, а ты никогда не ответишь!

Соня закричала:

— Ты че, ты че, Тамилка! Ты у меня самая дорогая! Ты че! Погадай мне!

И вытерла мокрую руку о простыню (перед тем собравши с лица слезы). И протянула ладонь Тамиле.

— Тут гадать нечего, все угадано,— вмешалась тетя Валя, отвернувшаяся к стене, чтобы не видеть Соню, которая, качаясь как маятник, кулем сидела на своей неприбранной кровати.

Соня всем тут уже стояла поперек горла. Каждая ведь здесь лежала со своими несчастьями. Но баба держится! Никому не навязывается! Надо человеком быть, а не лужей. Палата, как пещера, как племя у костра, готова была тоже начать вываживать Соню.

Тамила сказала:

— Не ту руку, давай левую.

— Разные вещи?— уже гораздо более спокойным голосом спросила Соня. Ее принимала профессиональная, потомственная ворожея, сербиянка.

— Давай левую, девушка,— профессионально скучным тоном произнесла гадалка. У нее даже появился легкий акцент. Она как бы погружалась в образ своей исчезнувшей бабки — вроде бы в шутку, но на самом деле на лице ее был каменный покой, как перед серьезным испытанием. Такое взрослое, даже стариковское выражение. Она была готова к действиям. И волосы как бы засветились, засеребрились отдельными тонкими прядками. Так бывает у некоторых особенных старух, красивая седина как металлические нити.

Соня, равнодушная ко всему на свете, кроме Дани, в этот момент забеспокоилась, насторожилась. Сердце ее громко забилось. В груди ухнуло, как при падении с горы. Появилась та легкость, которую она уже узнавала, невесомость. Непрочность тела. Воздушный шарик, готовый улететь по тревоге.

Готовилась какая-то совсем новая жизнь. Она варилась сейчас под взглядом гадалки тут, на руке. Сейчас проступит, произойдет. Все обломится, перевернется.

Тамила сидела, пока что рассматривая пространство перед собой как подробную географическую карту. Водила глазами, уже в другом виде, не в своем.

До той поры она не позволяла себе гадать никому в палате (и медсестрам отделения тоже). Единственно, чем она забавлялась,— угадывала карты. Это был как бы фокус — но вроде и не фокус, а какое-то тайное знание. Из пяти карт, которые Соня выставляла перед ней рубашками наружу, она безошибочно угадывала нужную. Соня говорила, к примеру: «Возьми у меня крестового вальта»,— и Тамила выдергивала именно спрошенную карту. Один раз Соня схитрила и сказала «возьми червонную даму», которой на самом деле не было. Тамила вынула карту и показала ее Соне. Именно червонную даму! Соня смутилась, ее прошиб пот, она как-то запуталась и не поняла, то ли сама ошиблась, то ли Тамила догадалась об обмане, но как? И откуда она достала ту обманную карту?