Не-Русь - [9]

— Дык… ну… это ж вот… божий промысел… хотя оно конечно…

И как-то миновало Артёмия:

— А чего ему? У него знашь какие тяжёлые новики попадаются? Такие, итить ять, охламоны… Ему, после них, все Акимовы взбрыки… Да и владетель к мечнику… уважительно.

Не зацепило Христодула в болоте. Похоже — просто руки не дошли. Но остальных…

— Вовсе сдурел старый. Уж на что ты, лягушонок, бестолочь, но такого… Даже подумывать начала — а не… не успокоить ли дедушку? Ханыч, пошли парней покойника отнести. Вон, с краю лежат. Отмучился.

«Марксист своё веское слово сказал…». В смысле — Марана перерыв сделала, к нам подсела.

Тут Гвездонь — елнинский купец, которого я встретил на торгу в Твери — привёз денег. Он, похоже, решил не тянуть с отдачей, а наоборот — быстренько влезть в пердуновские товары «на радостях». В смысле: с дополнительными скидками.

Приволок лодку и грамотку с моим отчётом о проделанной работе и планах на будущее. Типа: иду с тверской ратью к Боголюбскому под Бряхимов.

Аким взвился сразу:

— Пойду Ваньке уши надеру! Что он тут за хрень развёл!

Точно. Он такой. Пришёл бы и надрал бы. Но, слава богу, здоровье уже не то… Поэтому Аким остался, а все остальные… как каторжники на императорской каторге — «возмечтали о перемене участи».

Стремление сбежать из Пердуновки было столь сильным, что в два дня собрались и отправились. Да ещё всю дорогу по Угре-Оке, гребли как на пожаре. Это-то в половодье, когда вода и так несёт!

— Торопились-старалися. А вот же — не поспели. Надо было с Рязани сразу уходить. А всё Николай, всё ему торг посмотреть, товар пощупать. А боярича, вишь ты, без нас ранило. А ведь и убить-то, без нас-то, могло.

— Ивашко! Я ж не по злобе! Случай-то редкий. Когда ещё в Рязань попадём…

Мда. Если бы они до боя пришли, то я бы… я бы так этих поганых…! И положил бы половину. Из этих своих. Как угробил своих тверских. Полководец, факеншит.

…

Народ вокруг меня как-то рассосался. Николай эмоционально толковал о том, как хорошо должны пойти в Рязани наши голубенькие пряслени, какие здесь дикие туземцы живут, настоящих цен не знают:

— Да они ж втрое! Втрое отдадут! Тут такие дела делать можно…!

Тут Ивашко ухватил его за плечо и поволок в сторону:

— Досыть проповедовать. Пойдем, хабар поглядим. Может, присмотришь чего стоящего.

Передо мной осталась одна Любава. С нехорошо остановившимся взглядом и каменным напряженным лицом. С таким видом в смертный бой идут. Патриот так под танк кидается. Со связкой гранат. Или наёмный убийца — к жертве подходит.

Я улыбнулся ей, но она, не отвечая на улыбку, вдруг шагнула ко мне, распахнула озям и села верхом мне на колени.

— Я тебя нашла. Вот. Теперь не отвертишься.

Ухватила мои руки и прижала ладонями к своей груди.

— Чуешь? Сожми. Сильнее.

Э-э… Чувствую. Ну… типа — «да». Типа… что-то есть… Но давить?! Сломаю, блин нахрен, всё…! Вместе с рёбрами…

— Сильнее! О-о-о…

Поняв, что я отнюдь не собираюсь убирать руки, она раздёрнула опояску на своей рубахе, ухватила мою ладонь и потянула к себе под одежду. Её беззвучный стон, когда мои пальцы утвердились, чуть сжали её живот… Голый, нежный, трепещущий… Чуть погладили, передвинулись, приласкали…

Уверившись в необратимости случившегося, что я не буду ломаться, отдёргиваться, смущаться, а главное — не буду шутить и насмешничать, она распустила гашник на своих, как здесь принято носить, весьма широких мешковатых штанах, и надавила на моё запястье. Заставляя мою ладонь спуститься вниз, к самому сокровенному, самому потаённому, самому нежному месту девичьего тела…

— О-о-ох…

Не отрывая от меня по-прежнему остановившегося взгляда расширившихся зрачков на неподвижном лице, где вздрагивающие губы изредка пытались изобразить уверенную, «искушённую», или какую ещё, улыбку, она замедленно положила руки мне на плечи. «Объятия доверия». Демонстративно отказываясь даже от возможности попыток ограничить мою свободу. Свободу моих рук на её теле. Дрожащем от внутреннего волнения, отзывающемся на каждое моё движение…

Она смотрела на меня чуть сверху, изредка наклоняя голову вбок, временами замирая, беззвучно ахая от моих прикосновений, от собственных ощущений… То — напрягаясь всем телом… То — снова опадая в мои ладони.

— Твоя. Это всё — твоё. Всегда. Как ты хочешь. Что вздумаешь — то и сделаешь. Себе — в удовольствие, мне — в радость. Миленький, я всю жизнь тебя ждала! Каждый день ясный, каждую ночку тёмную о тебе мечтала. За тыщу вёрст к тебе прибежала. Одежонку мужскую одела — не постыдилась. Приросла я к тебе. Никого другого — не вижу, не слышу. На солнце ясное гляну — тебя вижу. Не могу без тебя — тошненько мне. Свет мой, Ванечка, возьми меня. Возьми меня в душу твою, в дом твой, в постель, в жизнь твою. Вовсюда в твоё. Чтоб завсегда хоть рукой коснуться, хоть взглядом перемигнуться. Ты обещался! Говорил, что как я выросту… Вот, чувствуешь, в ладонях твоих не дитё глупое — девушка любящая. Вся твоя. И душой, и телом. И сердцем, и разумом. Ни взглянуть, ни вздохнуть, ни помыслить мимо тебя — не могу. Держи, Ванечка. Держи крепче. Счастье своё. Мало кому такое даётся. А тебе вот… полными горстями.