«Не отрекаюсь!» - [5]

Князь Мстислав наследника после себя не оставил. Был у него сын Евстафий, но умер раньше отца, а детей у него не было. Так перевёлся род князя Мстислава. А Спасский собор долго ещё стоял недостроенным, только при князе Святославе[28] закончили его строительство.

— Ия хочу быть таким храбрым, как князь Мстислав! — мечтательно произнёс княжич. — А скажи мне, пестун, каким я стану, когда вырасту?

— Одному Богу известно наше будущее, мы можем о нём лишь гадать.

Фёдор взял со стола украшенный замысловатой славянской вязью Псалтирь,[29] наобум открыл и громко прочёл:

— Псалом сто первый: «Молитва страждущего, когда он унывает и изливает пред Господом печаль свою». А теперь, княжич, укажи перстом строку.

Княжич не глядя ткнул пальцем в раскрытую книгу, и Фёдор произнес десятый и одиннадцатый стих псалма: «Я ем пепел, как хлеб, и питьё моё растворено слезами. От гнева Твоего и негодования Твоего; ибо Ты вознёс меня и низверг меня». Фёдор закончил читать и взглянул на княжича, а когда увидел его помрачневшее от разочарования и недоумения лицо, стал утешать:

— Не тужи, княжич. Счастье с несчастьем, как погожий день с ненастьем, живут переменчиво. Тебе 10 годков, ты уже взрослый,[30] потому не принимай сказанное близко к сердцу. В твоей жизни много будет печалей, но никогда не падай духом! Живи с Богом в сердце и всегда помни, что завещал князь Ярослав своим детям.

Фёдор потянулся к полке, достал старую рукопись, развернул и нашёл нужное место.

— Слушай! «Вот я отхожу из света сего, сыны мои. Имейте между собой любовь, понеже вы есть братья единого отца и матери. Да аще будете в любви меж собой, Бог будет в вас, и покорит вам ненавидящих вас. И будете мирно жить. Аще ли будете ненавистью жить, в распрях и вражде, то погибнете сами и погубите землю отцов и дедов своих, ими добытую трудом своим великим. Но пребывайте в мире, уважая брат брата».

Фёдор свернул свиток.

— Завещание князя Ярослава должно стать для тебя примером в жизни. А теперь попробуй уснуть!

Он перекрестил княжича Михаила, а тот, уже сонный, промолвил:

— Фёдор, когда я лежу в постели, мне всё время кажется, что кто-то смотрит на меня сверху.

Княжич приподнял голову и посмотрел на восточный угол комнаты, под потолок.

— Не нужно бояться. Ты избран для великого, но путей своих мы не ведаем, знает лишь только Он. Потому так внимательно за тобой и присматривает. Ну, спи уже…

Молчан собирается с сыном в дорогу

Курной дом[31] Молчана с дымоходным оконцем и резным коньком на крыше стоял на самом краю княжеского леса. Поселился он тут с разрешения тиуна, заключившего с ним «ряд» — договор, по которому обязался заниматься бортничеством и поставлять князю мёд и воск. И вот уже много лет Молчан встречал восход солнца в лесу. Сначала сам, а потом с сыном. Дело своё он любил и с закрытыми глазами всегда мог найти среди чащи нужную борть — дупло дерева, в котором жили лесные пчёлы.

С наступлением тепла неустанно лазал по деревьям и выдалбливал в них новые борти, а много выдолбленных колод установил прямо на земле рядом с домом. И когда приходила пора брать взяток, густая медовая река заполняла десятки пузатых бочонков, которые вместе с воском он исправно доставлял на княжеское подворье. Тиун ценил прилежание бортника и щедро рассчитывался с ним продуктами, рожью и просом.

Молчан, откинув рукой старый лапоть, висевший у входа,[32] открыл низенькие закопчённые двери и, пригнувшись, вошёл в горенку. Сын, увидев отца, привстал со скамьи, в руках он держал кочедык — лапотное шило, которым мастерил из берёсты лапти. Молчан без лишних эмоций обратился к сыну:

— Собирайся, завтра поедем в Чернигов!

— Что за срочность такая, что надобно тебе там? Дома работы невпроворот, а ты ещё и дитя за собой тянешь! — недовольно пробурчала крепкая, под стать мужу, круглолицая молодица в светлой холщовой рубашке и длинной, до пят, юбке. Домотканый платок с затейливым растительным узором прикрывал её голову.[33]

— Помолчи, Рада, не бабье это дело — встревать в мужской разговор. Лучше собирай чадо в дорогу. Хватит уже мастерить ему лапти! А ты, Андрей, пойди, истопи баньку, перед дорогой не грех попариться.

Сын, рослый для своих лет отрок с ясными живыми глазами, одетый в домотканую, до колен, холщовую рубаху, из-под которой выглядывали такие же домотканые холщовые штаны, радостно кинулся исполнять волю отца. Стал прилежно носить в деревянном ведре воду из протекающего рядом с домом ручья, наполняя в предбаннике дубовую бочку. Потом, не жалея сосновых поленьев, благо, жили в лесу и дров хватало, затопил срубленную «в лапу» из сосновых брёвен приземистую баню. Когда густой пар заклубился из приоткрытых дверей, парень побежал звать отца.

Раздевшись в предбаннике, где, кроме бочки с холодной водой, стоял на лавке бочонок медового кваса, они нырнули в прокалённое паром нутро. Молчан быстренько перекрестился и громко проговорил: «Крещеный на полок, некрещеный с полка!».[34] Окатив себя холодной водой, он забрался на дубовый настил, под самый потолок. И яростно замахал берёзовым веником, шумно выдыхая от удовольствия протяжное «у-ух», иногда покрикивая на сына, сидевшего в большой лохани с горячей водой, чтобы не мешкал и лил на раскалённую каменку студёную воду.