«Не отрекаюсь!» - [3]
Княжич направил своего жеребца мимо растянувшихся в неровный ряд косарей. Молодой жеребец, поравнявшись с косцами, вдруг заартачился, затоптался на месте. Княжич, натянув поводья, грубо ударил его кнутом. Заржав от боли, жеребец резко сорвался с места. Тревожно закричал Фёдор. Его крик услышал дюжий косарь и, увидев скачущую на него лошадь, успел схватить её за узду.
С побелевшим от испуга лицом княжич неподвижно застыл в седле, крепко вцепившись обеими руками в холку жеребца.
С криком: «Жив, слава Богу, жив!» — примчался Фёдор.
— Не ушибся, княжич? Не досмотрел, каюсь, ну да что теперь говорить, главное — не повредил себя!
Он помог питомцу слезть с жеребца. А косарь, поглаживая беспокойного скакуна по храпу, с укоризной ему выговаривал:
— Ишь, что вздумал, княжича нашего напугать!
Подскакал со свитой князь. Увидев, что с сыном ничего серьёзного не случилось и возле него суетится боярин Фёдор, обратился к стоящему рядом косцу:
— Как звать тебя, смерд?
Тот отпустил успокоившегося коня и низко, до земли, поклонился.
— Прозывают меня Молчаном. Бортник я, а сегодня по наказу тиуна[12] вышел на сенокос.
— Я твой должник, Молчан! Может, тебе что-нибудь надобно?
— Сделал я то, что должен был сделать любой на моём месте. А позволь, князь, высказать просьбу, — не растерялся бортник.
— Говори, чего же ты от меня хочешь?
— А прошу я, светлейший князь, чтобы ты пособил моему отроку Андрею, направил его в обучение ковалю. Очень уж любы ему щиты и мечи руськие, сам хочет ковать их.
— Оружейники нам нужны, потому просьба твоя похвальная. Быть по сему, привози сына в Чернигов! На моём дворе в Красном тереме отрока встретят и сведут в учение к лучшему черниговскому мастеру.
А благодарить меня не надо, — увидев, как низко кланяется и пытается что-то сказать смерд, остановил его князь, — свою преданность ты мне уже показал!
В загородных хоромах князя Всеволода пировали по случаю окончания удачной охоты. Всюду ярко горели свечи, тусклые блики причудливо колебались на иконах и оружии, развешанном по закопчённым дубовым стенам гридницы[13].
За дубовыми столами, за нарядными шёлками, на скамьях, застланных бархатной тканью, тесными рядами сидели дружинники князя и знатные гости — «нарочитые мужи». Взор присутствующих изумлялся обилию лакомых яств, которые разносили на золотых и серебряных подносах неустанно сновавшие между гостей чашники и чарочники. В серебряных чашах дымилась стерляжья уха, на огромных позолоченных блюдах аппетитно румянились жареными боками перепела, куропатки и утки, а из глубоких серебряных мисок призывно дразнили гостей огромные головы и хвосты разомлевших в густом холодце судаков, щук и сомов. Но украшением и гордостью княжеского стола являлись жареные лебеди. Присыпанные зеленью, они грациозно застыли на золотых подносах, притягивая жадные взгляды пирующих.
Двери княжеской медуши этим вечером стояли раскрытыми настежь. Гридни не успевали выносить из погреба охлаждённые на леднике красные и белые меды. Неутомимые чарочники разливали их в позолоченные рога и кубки всем жаждущим. А кто из гостей не желал замочить усы и бороды в медовом напитке, того потчевали варенухой — горячим пивом и мёдом, настоянном на пряных кореньях.
Князь Всеволод возвышался за столом в синей шелковой рубашке, вырез ворота у неё был обшит золотом и драгоценными камнями, золотой медальон — знак княжеского достоинства — покоился на груди. Рядом, в алом одеянии, сидел княжич Михаил, а возле него неотступно находился молодой боярин Фёдор. Знатность его рода и приближённость к княжеской семье подчёркивала золотая шейная гривна, схожая с медальоном князя.
Когда гости уже изрядно насытились и захмелели, дружинник подвел к князю слепого гусляра в длинной холщовой рубахе. Князь усадил его рядом с собой и повелительно взмахнул рукой. В наступившей тишине старик обеими руками защипнул струны и запел героическую быль об удалом Мстиславе, князе Тмутараканском и Черниговском.[14]
«Начнём, братья, быль сию о храбром князе Мстиславе, как воспел её нам Боян,[15] соловей старого времени, поострил Мстислав сердце своё мужеством, буйным соколом взлетел под облако, но не лебедей он выискивал, а поганых, промышлял себе честь, а русичам славу…».
Когда гусляр закончил песнь, чарочник по княжьему повелению поднёс ему чару хмельного мёда. Старик с достоинством выпил, неторопливо отёр ладонью седые обвислые усы, а потом завёл новую песнь. Голос старца зазвучал глухо, а струны зарокотали тревожно. Пел он о горемычном Олеге Святославиче,[16] о его вражде с Владимиром Мономахом[17] за любый град Чернигов. Ведь при князе Олеге редко покрикивал в поле оратай, а жизнь даж-божьих внуков[18] засевалась не житом, а лютыми распрями. Тогда много руського люду пало в междоусобных сечах, а вороньё оживленно толпилось на трупах русичей.
