Не отрекаюсь… - [31]

Какая вы мать?

Меня трясет, если он болен, я часто думаю о нем. Я радуюсь, когда он со мной, скучаю по нему, когда его нет, но я не так называемая мать-наседка. Ребенок изменил мою жизнь – теперь приходится обращать внимание на некоторые вещи, которые прежде были мне безразличны. Когда я лечу самолетом, думаю о возможной аварии, страхуюсь… Но самое главное – с Дени у меня впервые возникло чувство, что я перед кем-то, имеющим право меня судить. И это удивительно – вот так вдруг обнаружить, что в вашей жизни есть глаза, которые смотрят на вас именно так, как вам хочется, чтобы на вас смотрели. Когда Дени смотрит на меня, я вижу в его взгляде внимание, ожидание и симпатию. И под этим взглядом я чувствую, что больше не вольна умереть: слишком многое я должна помочь ему понять, начиная с самой себя.

И от этого вы счастливы…

В результате всего этого, как ни парадоксально, я, сознавая свою ответственность, одновременно чувствую себя счастливее. Веселее, беззаботнее. Могу сказать, что до рождения Дени я много переживала из-за пустяков. Теперь, когда он есть, у меня одна забота, очень серьезная, и это все упрощает.

Как вы его воспитываете?

Ребенок должен иметь надежные ориентиры: свою комнату, свои игрушки, свою школу, людей, с которыми он живет, товарищей, с которыми играет. Он не должен быть свидетелем личной жизни родителей, в данном случае моей. Время от времени надо слегка стукнуть его по пальцам, оттаскать за уши, если у него плохие отметки… Но самое главное – надо его любить, чтобы он все время чувствовал тепло. Тепло и порядок.

Ваша слава не создает проблем?

Если говорить обо мне, я ни в коем случае не хочу, чтобы в газетах появлялось его фото у моей юбки. У него есть чувство собственного достоинства – почему он должен терять его из-за меня? Мой сын не будет сыном знаменитости.

Это самая дорогая для вас любовь, она заменяет вам все?

Любовь ребенка – самое дорогое, что есть в моей жизни, но со мной может случиться всякое, и сын не помешает мне быть глубоко несчастной. Если я полюблю кого-нибудь без взаимности, если умрет кто-то из моих друзей, присутствия сына будет недостаточно, чтобы я не плакала. Надо быть чудовищем, чтобы ограничиться одной лишь материнской любовью, а я не чудовище. Он не мешает мне быть открытой остальному миру.

А он мешает вам побыть одной?

После автомобильной аварии я знаю, что мы безнадежно одни. Когда нам очень больно, мы всегда одни. Люди, которые больше всех нас любят, ничем не могут нам помочь. Эта авария также научила меня быть осторожнее, беречь здоровье, помнить, что мы во власти физической механики. Вот такие простые и где-то даже глупые вещи. Дени не может помешать мне иногда побыть одной, как и я не могу ему в этом помешать. Но мы сделаем все друг для друга и будем осторожны.

Вот, кстати, а всегда ли вы были осторожны после аварии? Вы всегда говорите так, будто ничего не произошло, однако совсем недавно в некоторых газетах можно было прочесть о вас не самые радостные новости. Вы были в клинике, будто бы в тяжелой депрессии. Что случилось?

Да, был кризис, как будто вместо того, чтобы промахнуть одну ступеньку, я промахнула две. Я зашла слишком далеко во многих областях. Пришлось выкарабкиваться – в одиночку, снова в одиночку, но мне очень помогли. Теперь я снова начинаю видеть, слушать. Переход через пустыню окончен. Я снова здесь. И пью воду.

Почему воду?

Потому что алкоголь для меня пока под запретом. Скучно, но уже не так, как поначалу. Пройдет время, и я буду смотреть на вещи позитивнее.

Франсуаза Саган, у вас есть секреты?

У меня нет секретов. Я думаю, что понять писателя можно, узнав его печали, а не секреты. Секрет – это то, что сознательно скрывают, в то время как печаль не скроешь, ибо книга – ее отражение.

Как бы то ни было, у вас в конечном счете очень логичная система ценностей.

Мои табу просты: уважать людей, любить людей, не причинять людям боли. И я страстно люблю литературу, музыку, детей, людей, природу, животных. Вот и все.

Мы мало-помалу уходим очень далеко от легенды, о которой у нас шла речь. И такая Франсуаза Саган станет для многих открытием. Скажите в заключение, после сорока лет, десяти романов, восьми пьес и сына, случается ли вам говорить себе: «Я еще ничего не сделала, все впереди»?

О да!

Что же остается? С годами вы больше приобрели или утратили?

Думаю, все-таки кое-что приобрела. Во всяком случае, эти годы.

И ничего не утратили?

Да, я утратила быстроту некоторых рефлексов юности, приобрела несколько морщин, а значит, утратила те места на моем теле, где их не было. Нельзя приобрести, ничего при этом не утратив.

Как вы думаете, вы теперь лучший писатель, чем в двадцать лет?

В области писательства с годами обретаешь знание предела своих возможностей, обретаешь известную гибкость. Уже не так нервничаешь, когда дело не идет. Может быть, чуть больше уверена, что сможешь продолжать. Предел возможностей – это значит, например, что ты не Пруст и не Достоевский. Зная предел своих возможностей, не станешь играть словами, пытаться впечатлить малопонятными фразами, туманными теориями. Не будешь морочить, обманывать и обманываться.