Не осенний мелкий дождичек - [15]

— Какая профессия тебе больше всего по душе, Юра? — спросила наконец Валентинка.

— Пастуха, вот какая.

Валентинка взглянула недоверчиво: шутит?

— Чем же тебе нравится эта работа?

— Да так. На поскотине тихо. Листья шелестят… Никто не закричит, не заругается.

— У него мачеха злая, — вставил Леша.

Юра сердито обернулся:

— Тебя не спрашивают! Молчи, пока по уху не получил!

У Юры — злая мачеха? А отец? Кто он, что он? Валентинка этого не знает. Вообще она ничего не знает о своих учениках. Разговора с Юрой явно не получалось.

— Что ж, работа пастуха тоже важная, — чтобы как-то завершить его, сказала Валентинка. — Но ведь и она требует знаний.

— Ничего она не требует! — вспыхнул Юра. — Я вон три года пасу в колхозе овец, и опять зовут. Пошли, Лешка, — обернулся к Шатохину. — Нечего тут зря лясы точить. — И, колючий, злой, выскочил из класса.

Валентинка никогда не видела его таким. Значит, все-таки что-то волнует Юру, можно найти к нему какой-то подход. Она смотрела, как идут мимо окон, оживленно разговаривая, Волков и Шатохин, один длинный, угловатый, другой маленький, с крупной головой на тонкой шее. «Мальчишки вы, мальчишки, — грустно думала, провожая их глазами. — Что мне только с вами делать?»

11

«Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный, динь-бом, динь-бом, путь сибирский дальний. Динь-бом, динь-бом, слышно там и тут… Нашего товарища на каторгу ведут…» Когда я слышу эту очень давнюю песню, глаза остаются сухими, но что-то словно обжигает сердце. Сколько самых хороших людей угоняли в прежнее время на каторгу! Моего прадеда тоже угнали, за участие в бунте. Говорят, у нас жил очень жестокий помещик, люди терпели долго, а однажды ночью взяли и сожгли усадьбу. Нагнали войска, всю деревню перепороли. Прадедушка молчал под розгами, никого не выдал. Наоборот, сказал, что он главный зачинщик: у других детей много было, а у него только мой дедушка. Я когда смотрю сейчас на человека, часто себя спрашиваю: мог бы он молчать под розгами? Пошел бы за других на каторгу? А я сама — смогла бы? Так, по-моему, только и оценивать можно силу духа в человеке, чтобы не на словах был смелым, а на деле…»

Валентина, закрыв тетрадь, распрямила усталую спину. Сочинение за сочинением она читает, и каждое трогает ее чем-то своим. В таких вот, на вольную тему, сочинениях ребята не боятся размышлять, ставить вопросы, делать выводы. Высказывают порой затаенные мысли — неловко иногда, не совсем к месту, но, словно огонек, мелькнет, глубоко тронет душу по-юношески наивная, чистая, проникновенная мысль. Девочка, чья тетрадь лежит перед Валентиной, внешне тиха, неприметна, из «середнячков». А вот, оказывается, как она ценит людей: смолчит ли под розгами? Пойдет ли за других на каторгу?

За других… Валентина читает сочинения, а из головы не выходит Рома Огурцов, с виду один из благополучнейших в классе. У него самый нарядный костюм, самые красивые рубашки… Но нет ребенка более замкнутого и одинокого, чем он. Вызовешь — встанет, не спросишь — смолчит. На уроке работает вяло, постоянно ошибается. Займешься с ним отдельно — повторяет слова вслед за тобой механически или сидит, тупо уставившись в парту. Валентина долго присматривалась к нему, размышляла: как быть? Начать с семьи? Но куда лучше пойти: к Роме домой? На работу к отцу, матери? Она не знала, как живет Рома, не любил мальчик говорить о доме, а Валентина никогда не выпытывала у детей того, о чем они сами не хотели говорить. Понимала: внешне и тут все выглядит хорошо, мальчик имеет даже больше, чем необходимо. Но чего-то ему не хватает. Внимания? Ласки? Возможности проявить свое собственное «я»?

Лучше, пожалуй, к матери, прямо сейчас, вместо прогулки — всё же от сочинений Валентина очень устала. Заодно поинтересоваться, нет ли в заводской библиотеке сборника народных песен, до сих пор не вспомнила как следует «Не осенний частый дождичек». Бередит песня душу, будто заноза, знакома — и незнакома.

Оделась, пошла по сумеречной предвечерней улице. Не так уж близко сахарный завод, на другом краю села, возле прудов, окруженных дубовым лесом. У памятника погибшим в Великую Отечественную войну лежат примулы. Здесь всегда лежат живые цветы: это Евгения Ивановна придумала, очень давно еще, чтобы каждый ученик сам вырастил в году хоть один цветок для возложения к памятнику. Поэтому в классах всюду горшочки с зеленью, дети выхаживают растения, нетерпеливо ждут, когда раскроются бутоны… Традиция прижилась, стала обычаем. Девушки, заневестившись, тоже разводят на окнах цветы: из загса молодые обязательно приходят к памятнику… Здесь лежит и Афанасий Дмитриевич Хвощ, бывший председатель местного колхоза. Он погиб не в войну, позже, но погиб, как воин, от мины, оставленной врагом, пожертвовав своей жизнью ради другого. Все знают об этом, но помнят ли? Всегда ли помнят? Жизнь так стремительна, столько приносит нового, трудней всего не забыть.

Вот и завод, словно скатывающийся к пруду по склону степной некрутой балки. И пристроенная к зданию конторы новая — вся из стекла и бетона — библиотека. Полированные стеллажи, мягкие кресла возле блестящих столов. Но холодище!.. Валентина тронула рукой батарею: едва теплится. Богатеем-то мы богатеем, а вот хозяйничаем подчас никуда.