Не осенний мелкий дождичек - [14]

— Ни от чего не легче. — Катя пошла рядом с Валентинкой, загребая снег большими, домашней катки валенками. — Я, может, тоже сначала, как и ты, в небо глядела. Да живем-то мы на земле. Кончатся мои два года после института, уеду я отсюда. Дураков нет молодость в глуши хоронить.

— А ты не хорони. Это ведь и от нас самих зависит.

— Через месяц не то запоешь, — сердито сказала Катя. Немного погодя спросила: — Тебе Леонид Николаевич нравится?

— Перов? Не знаю. — Валентинка пнула ногой лежащий на дороге катыш снега: совсем как мяч для лапты. — А что?

— Так, ничего.

Никольское — с полдесятка изб, небольшая, тоже бревенчатая, школа — пряталось в еловом бору. Во Взгорье школа на холме, а здесь — чаща леса, человеческого голоса не услышишь. Вот где глушь так глушь!

— Господи, гостьи-то какие дорогие! — встретила их полная, совершенно седая старушка. Валентинка догадалась, что это и есть Репина. — Пойдемте, чайком с дороги погреетесь. На малине сушеной настоянный. — Было в ней что-то мягкое, располагающее, она посматривала на них с интересом, но спокойно, доброжелательно.

После дороги горячий чай оказался как нельзя кстати. Валентинка глотала его наспех: хотелось быстрей попасть в класс, увидеть, как Варвара Прокофьевна одна справляется сразу со всеми учениками: ведь школа однокомплектная.

Единственная классная комната поражала чистотой, обилием цветов на окнах. Десятка три ребятишек спокойно занимались каждый своим делом. Варвара Прокофьевна обращалась с ними так же мягко и дружественно, как до этого с Катей и Валентинкой. А объясняла проще некуда. Показала пучок колосьев, спросила: «Что это?» Все четвероклассники подняли руки, каждому хотелось рассказать, как вырастают такие колосья. Не то что Валентинка объяснила сухо: злаковые растения, имеют стебель, листья, корни…

Хорошо в Никольской школе, тепло, радостно. Главное, интересно ученикам и учительнице. Как-то вместе они до всего доходят. Вот в чем, наверное, секрет. Вместе!

Репина угостила их обедом — картофельницей на молоке. Показала старинный, с кожаной крышкой альбом, пухлый от фотографий:

— Мои ученики. Вот их дети… Уже внуки первых моих учеников пошли. Может, доживу до правнуков. Такие славные ребятишки! А эта — Маша Аксенова. Способная была ученица. Павлик тоже хорошо занимался. И учителя из них получились славные.

— Господи, сорок лет в лесу, в одиночестве! — посочувствовала Катя. — Можно было, наверное, как-то иначе устроить жизнь…

— Если любишь детей, школу, как же иначе? — удивилась, все еще разглядывая разнокалиберные фотографии в альбоме, Валентинка. — Кто-то должен учить их здесь!

— Любить их не просто, милые мои девочки, — чуть улыбнулась Варвара Прокофьевна. — Нельзя ими помыкать, но чтобы и они тобой не помыкали. Характер каждого надо знать, чем он живет, чем дышит. Почему сорок лет здесь? Когда я приехала сюда учительствовать, школа помещалась в церковной сторожке. Мужички побогаче не пускали детей: мол, девчонка, чему их научит! А бедные… Приду к одному, к другому — теснота, нищета. Дети на печке: ни надеть, ни обуть нечего.

Был у нас тут торговец, Нил Сазонтыч. Он школу эту построил: хочу, говорит, свое имя в Никольском увековечить. А как школу открыли, пришел ночью, сломал в моей комнатушке запор и прямо от дверей провозгласил: «Не для славы, для тебя, моя лебедушка, строил дворец сей. Да то ли еще будет, озолочу!» Не помню, как я тогда вырвалась. Дверь снаружи защелкнула, чтобы не мог он меня схватить, и всю ночь босая на крыльце простояла. А осень была, подмораживало. К людям бежать стыдилась. Уже на рассвете он постучал: «Открой, не трону».

Прошел мимо, не глядя, и потом не глядел. Дети его у меня учились, соседям говорил: доверяю девчонке, вырастит людьми.

Варвара Прокофьевна взяла альбом, провела рукой по его кожаной крышке.

— Все свои вокруг, как оставить? — И вдруг захлопотала: — Что же вы есть перестали? Путь не близкий. Кушайте, кушайте, гостьи мои дорогие!

…Встреча с Варварой Прокофьевной Репиной перевернула что-то в Валентинке, она поняла вдруг — жизнь гораздо сложнее, чем кажется, нельзя смотреть на нее лишь с одной стороны, подходить с одной меркой… «Теперь все будет иначе, все», — думала Валентинка, идя на другое утро в класс. Вчера, после Никольского, она по-новому подготовилась к урокам. Теперь-то ученикам будет интересно!

Но вряд ли кто заметил ее усилия. Лишь Зоя Ягненкова, лучшая ученица в четвертом, слушала, не сводя с Валентинки глаз. Остальные сидели, как всегда: кто потихоньку толкал товарища под партой, кто переговаривался… Волков безразлично смотрел в окно. Валентинка подошла к нему, тронула за плечо:

— Юра, берись за дело. Пора.

— Чего? — удивленно спросил он, оборачиваясь.

— Решай задачку. Интересная. Не по учебнику.

— Не видал я вашей задачки! — презрительно повел плечами Волков. — Смотрите лучше, какие сугробы на ветках. Мороз загибает, сила! — и как ни в чем не бывало снова уставился в окно.

Что ж, придется поговорить с ним после уроков.

Остался и Шатохин, закадычный друг Юры. Примостившись на задней парте, мастерил бумажного голубя. Валентинка села рядом с Волковым, положив, как и он, руки на парту. Помолчали. Ученик был выше, в плечах шире. Узкий затылок, чуть вытянутое лицо с жестковатым ртом. Неужели ему действительно плевать на все, что происходит в классе? Даже к своему авторитету у ребят Юра относился равнодушно.