Не осенний мелкий дождичек - [11]

— Вот как! — сказал гневно. — Много у нас развелось любителей поживиться за чужой счет! — Помолчал, бросил сердито: — Как вы, поладили с Перовой? Почему ко мне не обращаетесь?

— Я думала, вы сами…

— Д-да. — Он снял очки, остановился, стал протирать стекла носовым платком. — Вообще-то вы правы, мой долг интересоваться. Но я считаю: чтобы научить человека плавать, надо бросить его в воду. Побарахтается, сразу поймет науку.

— Я и барахтаюсь, — сказала Валентинка.

Директор надел очки, внимательно взглянул на нее молча, пошел вперед. И уже не оборачивался до самого сельсовета.

В сельсовете было накурено, толпились люди. После ночной глухомани радовали человеческие голоса, смех. Директор провел Валентинку в небольшую, с покосившимся полом библиотеку:

— Посидите, пока заседаем. С Надей вот познакомьтесь.

Надя — беленькая, с русой косой. Глаза у нее светлые, чуть выпуклые. Распахнула дверцы шкафа:

— Выбирайте.

Книг было мало, большинство зачитаны до дыр, но аккуратно подклеены.

— Небогато живете…

— Бедно, — вздохнула Надя. — Все заботы о хлебе. А ведь и это нужно, как хлеб.

— Скучно вам тут, наверное?

— Что вы! Народ бывает… И книги. Разве с ними соскучишься? Правда, читать особенно некогда, все время по деревням: налоги, заем… Набродишься, месту рад.

Дверь скрипнула. Валентинка оглянулась: Саша! Сердце обожгло радостью. Он, словно не заметив ее, подошел к Наде, обнял.

— Едем домой, Надюха. Экипаж подан.

— Что ты, Саша, ведь люди, — смущенно отстранилась девушка. — Это учительница, Валентина Михайловна. Новенькая.

— А то я не знаю! — хохотнул он. — Как, Валя, перо скрипит, бумага пишет? Слез больше не проливаете?

Он еще и смеется! У Валентинки помутилось в глазах, она, ничего не ответив, вышла в коридор. Из распахнутых дверей полутемного зальца тянуло духотой, копотью. За столом, накрытым выцветшей кумачовой скатертью, сидели несколько человек, среди них — директор. Устало сгорбившись, он, казалось, думал о чем-то очень далеком от того, что говорила молодая, в плюшевой жакетке женщина. Зато неторопливо, с явным неодобрением слушал ее быковатый, чем-то похожий на Перова крепыш, возле которого коптила десятилинейная лампа с разбитым стеклом.

— Хлеб нужон, больно нужон, — сильно нажимала на «о» женщина. — Только и о другом пора подумать. О животноводстве, например. Ни кормов, ни скотины породистой, ни людей постоянных. Лапников, председатель наш, — кивнула на крепыша, — все планы увеличивает. Такое написал — хоть быков начинай доить!

Послышался смех. Лапников, привстав, ударил кулаком по столу:

— Панику сеешь, Осипова? Критикой занимаешься? Мало тебе крику на колхозных собраниях, здесь склоку заводишь? Ты лучше о деле говори как приглашенный передовик, сколько обязуешься и прочее.

— Сено дайте, тогда и молоко спрашивайте! — крикнула Осипова. — Привыкли на чужой спине выезжать да матючищами баб пугать! Хватит, кончилось, теперь не война!

— Это еще что? — побагровел Лапников. — Прекрати сейчас же!

— Ты не в колхозной конторе, чтобы слова меня лишать! Тут еще люди есть! — не сдавалась Осипова. — Ой, Пал Дмитрич, достукаешься ты со своим самовластьем, ой, достукаешься!

— Я кому говорю, замолчи! — гаркнул Лапников.

В Валентинке все кипело от обиды на Сашку, вспомнился возчик с дровами: тоже хорош, пляшет по указке этого Лапникова! И директор — молчит, будто воды в рот набрал, в поле куда смелей был! Полная гнева, шагнула на середину зальца.

— Почему вы грубите людям? — сказала звонко. — Почему?

Все задвигались, стали оборачиваться. Директор, наклонив голову, растерянно протирал очки.

— Это еще кто там? — удивленно спросил Лапников. Приподняв лампу, вгляделся в Валентинку, которая стояла, выпрямившись, не отводя от него глаз. — Ты кто такая и как сюда попала?

— Это наша учительница, Валентина Михайловна Горячева, — не дал ей ответить директор. — Привел ее я.

— И вправду Горячева, — усмехнулся, ставя лампу на стол, Лапников. — Учительница… Я думал, девчонка какая-то забрела. Ну, товарищи, ближе к делу.

Он словно перечеркнул Валентинку, высмеяв ее поступок, как пустую, глупую выходку. Собрание продолжалось. Сдерживая готовые хлынуть слезы, Валентинка вышла на крыльцо. Холодище! Уйти бы, но как бросить директора? И страшно идти одной ночью по незнакомым зимним полям.

Как ни крепилась, мороз одолел ее, пришлось вернуться в библиотеку. Надя что-то записывала, Сашка, присев на подоконник, курил.

— С самим Лапниковым схватилась? Ну и характер у тебя, Михайловна, — не то осудил, не то восхитился он. — Скрозь двери ваш разговор было слышно. Гляди, подковырнет он тебя где-либо, костей не соберешь.

— Чего ей бояться, — сказала Надя. — Она ему не подвластная.

— Так-то оно так. Да разве разберешь у нас тут, кто кому подвластный, — криво усмехнулся Сашка.

Он замолчал, продолжая дымить цигаркой. Валентинка, тоже молча, глядела в книгу, буквы расплывались у нее перед глазами, но, по крайней мере, так можно было спрятать лицо.

В соседней комнате задвигали стульями, заговорили все сразу.

— Кончилось, — сказал Сашка. — Одевайся, Надь. И вы собирайтесь, подвезу.

— Нет, мы пешком, — поспешила отказаться Валентинка. Но директор, заглянув в библиотеку, обрадовался: