Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета) - [39]

- Бабушка твоя шутит. Среди суннитов тоже хватает храбрецов.

- Так-то оно так, - усмехнулась бабушка Сакина, - одна беда хвостатые они, как козлы. Потому и упрямые.

- Неправда это! - чуть не плача выкрикнул я. - Нету у них никаких хвостов!

- А ты по себе не суди, - почти серьезно возразила бабушка Сакина. - У тебя потому и нет хвоста, что мать шиитка.

Я хотел возразить, но тут послышался шум, крики и отчаянный вопль какой-то женщины:

- Наши отары! Сельбасарцы отары угоняют!...

Бабушка Сакина с неожиданным для ее лет проворством вскочила с места и выбежала наружу. Я бросился за ней. По ту сторону Ослиного родника на пологом склоне несколько вооруженных всадников, отрезав часть отары, гнали ее перед лошадьми.

- Эй, вы, трусы! - грубым, как у мужчины, голосом закричала бабушка Сакина, и голос ее эхом раскатился по ущелью. - Знаете, что мужчин нет, у баб решили овец отбить?!. За каждую по десятку вернете!...

Ни дяди Нури, ни других парней сейчас не было, все уехали на свадьбу. Этим и воспользовались сельбасарцы.

Ханмурад набросил на плечи чоху, вышел, посмотрел на угонявших отару всадников, быстро пошел в кибитку, на ходу вдевая руки в рукава, схватил винтовку, патронташ и побежал к скале. Прозвучал выстрел, всадники обернулись.

- Эй вы, бросьте отару! - крикнул им Ханмурад. - Совесть надо иметь!

В ответ просвистели две пули.

- Спрячься! Спрячься между камней! - крикнула мне мама, выбегая из кибитки. - Убьют!

Я добежал до ложбинки, проходившей по краю стойбища, лег там и, высунув голову, наблюдал за происходящим. Ребятишек в ложбину набилось полно.

Ханмурад выстрелил. Трое всадников, обернувшись, открыли огонь по Ханмураду.

- Эй, ребята! - крикнул гачак. - Я кровь не хочу проливать, убирайтесь подобру-поздорову!

Всадники не оборачивались. Ханмурад выстрелил, один из чужаков упал с коня, но тут же взобрался в седло - потом выяснилось, что Ханмурад прострелил ему руку. Ханмурад снова выстрелил, другой всадник упал вместе с конем. Он тоже сразу вскочил, но конь остался лежать.

- Бросьте отару! Жизни лишитесь из-за баранов! Гачак Хан мурад мимо цели не мажет!...

- Ханмурад! - закричал одни из всадников, поворачивая вздыбившегося под ним коня. - Не стреляй! Да будут жертвой тебе эти овцы! Пуля Гусейна тоже не вылетит зря из дула!... Мы не знали, что ты на эйлаге.

Человек, оставшийся пешим, вскочил на круп к другому коню и все трое исчезли за горой.

Ханмурад вернулся в кибитку и лег.

- Ханмурад! Они струсили? - спросил я.

- Нет, братик, - Ханмурад положил руки под голову. - Ихний Гусейн парень не из пугливых. Просто увидел, место у меня удобное, по одному могу перебить. Они же открыты были... - Он подумал немного и, помолчав, добавил тихо, словно себе самому: - А может, решил не связываться со мной...

... Вечером, когда наши вернулись со свадьбы, голос бабушки Сакины гремел вовсю.

- Узнали подлецы, что мужчин нет!... Да если у вас есть честь, неужели потерпите!... Чтобы паршивые сельбасарцы средь бела дня напали на стоянку Кербалаи Ибихана!...

- Не расстраивайся, мама, - спокойно сказал дядя Айваз.

- Не расстраивайся! Он их, подлецов, должен был перебить!

- Ушли с пустыми руками, а это для лих позор, - успокаивал мать дядя Анваз. - Кровь проливать не хотел из-за баранов.

Я направился к парням. Собравшись па плоской скале, они горячо обсуждали что-то, и дядя Нури тут же прогнал меня.

- Не обижайся! - Ахмедали приветливо кивнул мне. - Тут у нас взрослые разговоры.

Немного погодя он сам подозвал меня, но, обиженный, я отвернулся. Я убежал за скалы.

Спустился туман, такой густой, что ничего вокруг не стало видно. Я сидел за скалой и мне казалось, что я совсем один со своей обидой, а все они, и дядя Нури, и парни, и Ханмурад - в каком-то другом далеком чужом мире. Мне всегда становилось одиноко и тоскливо на душе, - когда люди рядом оживленно болтали, не замечая, что я тут, рядом. Порой мне казалось, что даже мама ничего не знает обо мне: я, конечно, не мог бы объяснить, в чем это ее незнание, я только понимал, что оно виной моей грусти и одиночеству. В такие минуты с особой остротой ощущая свою обособленность, я острей переживал и другие огорчения: и то, - что отец не умел стрелять, как гачак Ханмурад или дядя Нури, что он купец, "стороживший свои весы", что тут, на эйлаге, не любят мою бабушку Фатьму, что у Караджи искалечены, пальцы и такой длинный кривой нос и глаза-дырочки, и что он никому, никому не нужен..... А мамины с папой ссоры!... Они становились все чаще, возникали по всяким пустякам и доставляли мне столько огорчений! И желтые цветы. От них тоже становилось грустно и хотелось плакать. Я очень любил розы, но никогда даже близко не подходил к желтым розам, посаженным отцом в нашем саду.

Меня нашел Караджа.

- Знаешь что, - шепнул мне он, - сегодня наши нападут на Сельбасар!

- Откуда знаешь?

- Твои дядя говорил. Я внизу стоял, слышал... Только смотри - никому!

Я никому не сказал. Увидеть бы, как они отправятся в набег!...

В полдень приехали товарищи Ханмурада. Один из них побрил его. Ханмурад умылся, причесался. Обул сапоги, надел серебристый атласный архалук, вишневого цвета чоху, пристегнул патронташ, повесил сбоку маузер. Бледное его лицо было красиво, как прежде.