Не могу без тебя - [85]

«Ему никогда не станет невмоготу», — хотела сказать Марья и не сказала. Она сказала:

— Я очень голодная и сейчас умру от голода. У тебя не останется подруги.

Вера Алёнки в её брата была настолько стойкой и глубокой, что Марья невольно засомневалась: всё ли она поняла в их с Ваней сегодняшней встрече правильно? Себя почувствовала избитой, словно все камни, запущенные ею в Алёнку, бумерангами вернулись к ней. Может, не Алёнка, она — слепа, глуха и глупа? Может, в самом деле Иван ничуть не изменился, а это она смотрит на него недобрыми глазами?

Спросила его сегодня: в чём он видит смысл жизни? Он очень удивился вопросу. Но думал недолго:

— В жизни, Маша, ничего нет, кроме жизни. Мама была несчастна потому, что не взяла от жизни то, что могла взять.

— Ради чего рождается человек? Вот отец служил обществу…

Иван захохотал. Легко, как смеётся человек, не боящийся того, что после смеха может прийти кара.

— Что такое общество? — спросил, отсмеявшись. — Это люди, ты, я. Ну и живи для меня, а я — для тебя, но и то и другое — для себя. Бери удовольствия, какие захватишь в пригоршни. Кроме удовольствий, ничего нет. Для радости и рождается человек.

— А как связать удовольствия с цветами земляники на могиле? А хрустали — разве смысл жизни?

Всё — в кучу! Всё — в мусорную яму: бриллианты и ребёнка.

В тот момент их задержали у светофора. Иван повернулся к ней всем корпусом:

— Уж это для кого какие удовольствия, Маша! Для кого, как ты верно заметила, хрустали — радость, красиво ведь! Кто-то любит продираться сквозь заросли, хотя рядом есть дорога, это называется: преодолевать трудности. Какой там смысл?! Небеса пусты, земля — это корни, перегной, соли, камень, песок, ты, небось, помнишь, изучала? Где рай, где ад, где Бог, где чёрт, где Баба Яга? Что ты мудрствуешь? Момент сейчас к человеку добрый. Главное: сумей устроиться. Теория о том, что нужно отказывать себе во всём и строить будущее для кого-то, мне представляется вредной, она даёт возможность жить лишь тем, кто у власти и кто не берёт в расчёт простых смертных.

Сзади засигналили. Иван поехал. И стал насвистывать песенку, незнакомую, из новой жизни, Марья такой не слышала.

— В твоих утверждениях отсутствуют логика и элементарная гуманность: не каждый сейчас может стать счастливым, — перебила она песенку. — Не каждый может позволить себе жить, как хочет. Лишь те, кто ухватили власть: Владыка, Меркурий, твой тесть. — Стоп. Опять вещаешь. — Раньше ты, как папа, хотел жить для других, — сказала она неуверенно.

Иван усмехнулся:

— То раньше. Я же с тех пор подрос. Впрочем, нет противоречия. Я живу для людей, разве нет? Пишу для них. А насчёт власти… естественно, сестричка, одним караваем весь мир не накормишь. Но ты-то можешь жить как хочешь! Встреться с Севастьяном. Всё, что у меня есть, дастся и тебе. Скажи, что ты хочешь, всё отдам, лишь бы тебе было хорошо!

Что же Алёнка видит в нём такое необычное?

Марья пристально смотрит на неё. У них глаза похожи, почему же всё видят по-разному?

— Ваня ещё молод, — говорит Алёнка.

И Марья за Алёнку договаривает: в молодости каждому хочется загребущими руками захватить то, что подкидывает жизнь, Иван и берёт по-хозяйски. Этот период пройдёт, и Иван сбросит с себя чужую одежду.

А может, Иван просто понял время и вступил в игру по тем правилам, которые это время диктует ему? Ведь и сама она молча приняла институт по блату!

Молодость или уловил время? Разные понятия.

Или не то и не другое?

Что имеет в виду Алёнка: Иван решил испытать себя в незнакомом мире, изведать незнакомые радости?

Алёнка сидела тихая. Марья поставила чайник.

— Мы сейчас поджарим хлеб с сыром. Давай?!

Алёнка не ответила. Вопреки её, Марьиной, безапелляционности и жестокости, она удерживала в себе Ивана с великим к нему доверием, которое, как ненужный, позабытый пёс, всё бредёт упрямо за своим хозяином, несмотря на то, что его бросили, и не покормят, и не любят.

Марья изрезала целый батон, только тогда спохватилась — зачем столько, засохнет. Со сковородой и бутербродами пошла на кухню.

У окна — тётя Поля. Повернулась к Марье.

Лицо незнакомое — съёженное, тёмное, как старая несъедобная картофелина.

— Вы уж простите старуху.

Голос не тёти Полин. Всегда въедливый, визгливый, сейчас глух и скорбен.

— Я в войну потеряла трёх деток и мужика, — сказал этот человечий голос. — Работой разве перед кем похвастаешься? Скукота. А чем отличишься? Вылезла на свет-то, должна отличиться. Горит душа. На ком сорваться? Я тут уморила двох. — Тётя Поля так и сказала: «двох». Марья подивилась незнакомому слову. — Скучно одной. Горит душа, — повторила тётя Поля. — Вы уж не сомневайтесь, больше не потревожу. Я с пониманием: кому укажи место, а с кем знай своё. Вы уж не серчайте на старуху.

Тётя Поля пошатнулась, Марья едва успела подхватить её, усадила на табурет, побежала в комнату, накапала капель Вотчала.

Не один день жизнь, словно тяжёлая болезнь, поработала с тётей Полей: сморщила лицо, по лежалой кожуре прорубила прожилки — розовые, мелкие, штрихами.

— Вы уж не гневайтесь. Я скоро соберусь к деткам. Зовут меня: «Мама!» Как в войну звали. Неслышно, на голос нету сил, а я слыхала. Да чем помогу?! Жрать нету. Врача нету. Чёрная немочь свела одного за другим в могилу в течение недели, чтобы не мучились. Ночами зовут: «Мама!» Негромко, а я проснусь. Сердце стукает, а я возьмусь держать его, а они всё своё: «мама» да «мама». Знать, соскучились. Весь день хожу, скучаю, жду: ночью встречусь. Страшно, а жду. Были бы детки… поучила бы невестку, поучила бы зятьёв, внуков понянчила бы, вот и при деле. А нет дела, придумаешь что? Через скуку надо придумать, а то стукает сердце.