Развались на сиденье, отдохни, расслабься — словно призывает её картавая французская песенка, будоражит своей непонятной тягучестью, наполняет истомой.
Шофёр поглядывает на Марью в своё зеркальце.
Чужое всё: неощутимость движения, без шороха, без толчка, точно паришь в воздухе, острый взгляд шофёра, рентгеном прощупывающий Марью, музыка, зовущая к любви и бездумию.
Ни одной мысли, ни одной, даже дежурной, фразы. Всё вылетело из головы. Только тянущаяся из песни в песню мелодия любви.
Он ждал внизу. Ослепительный, как всегда, молодой, будто и не проскочило несколько лет и время остановилось для него, ухоженный, душистый. Сел к ней на заднее сиденье, задвинул прозрачное стекло между ними и шофёром.
— Никто нас не слышит. Ну, здравствуй, — сказал чуть хрипловатым голосом и галантно поцеловал ей руку.
Мама целовала эти губы, вот эту ямочку? Смотрела в эти глаза. С любопытством, впервые, жадно, разглядывала Марья Слепоту. Он мог стать их отцом, и никогда они не узнали бы, кто их настоящий отец. За широкими плечами Слепоты прячется мама — ведьма, Евгения.
— Ты что так смотришь на меня? — поёжился дядя Меркурий.
Это простое человеческое движение в нём было странно, незнакомо, словно взято напрокат у другого человека.
— Я всё знаю, — сказала Марья. — Мама уходила к вам.
Меркурий вздрогнул.
И неожиданностью в лице — живые тени: нежности, боли.
— Да, я любил твою маму, — сказал. — Твоя мама была великой актрисой. Твой отец…
— Не надо, — остановила его Марья. — Ничего не надо говорить про отца. — Марья испугалась. Слишком много правды в один день, тем более правда, которую выдаст Меркурий, — под сомнением. Она хотела назвать Слепоту по отчеству, чтобы не звать «дядя», но начисто забыла отчество. — Я решилась с вами встретиться, — никак не назвала она его. — История вашего и маминого прошлого… знаю далеко не всё, мне очень важно знать, почему вы с мамой расстались. — Марья не сделала паузу, заспешила высказать прежде то, ради чего встретилась с этим человеком. — Колечка вышел из больницы. Ему вшили ампулу, больше он пить не будет, но он нищ, гол, полон желания действовать, и газетный киоск — работа не для него.
— Какой газетный киоск?
— Чтобы не умереть с голоду, он снова, как все эти годы, начнёт продавать газеты, — сказала и добавила зачем-то: — Он беззубый. Он стал совсем старый. Его, наверное, в Кащенко били. — Её новое состояние — спокойствие. Не просто жалость к Колечке, борьба за Колечку. От неё зависит: жить Колечке дальше или не жить. — Умоляю вас, дайте ему настоящую работу, которую вы потом не запретите. Выпустите фильм о брате. Иначе он погибнет. Я чувствую. Вы — добрый, я знаю. Вы же знали Кирилла! Вас любила мама. — Меркурий вздрогнул. — Во имя мамы. Колечка был её другом. И вам он не сделал ничего плохого. Ему, может, и так немного осталось. Протяните ему руку. Вы — такой… — Марья запнулась, подыскивая нужное слово, не нашла, комом слепило сразу много столкнувшихся слов. — Колечка о вас… вы создали гениальный фильм, ну, тот, в котором мама — Евгения. Колечка сказал, неординарный. Вы — талантливый режиссёр! — По холёному, благоухающему лицу Меркурия словно судороги шли.
Она хотела сказать: «Зачем бояться уничтоженного человека?» — да прикусила язык: Колечка не уничтожен, он ждёт своего часа. Его фильм о Кирилле — событие, но, Марья чувствует, это всего лишь «проба пера». На своих и чужих страданиях, на несчастной любви, на безверии настоян Колечка, его дрожжи покрепче других. Если ему предоставить возможность, он ещё развернётся, — чувствует Марья. И понимает: а ведь не понравится Меркурию удача Колечки!
Невооружённым взглядом видно: в человеке, сидящем рядом, идёт борьба. Может быть, впервые с того времени, когда он снимал свой дипломный фильм. Победит тот, который любил маму и снял великий фильм, или этот, в «Чайке», в модном костюме, который сделает всё, чтобы не дать Колечке заявить о себе?
Беззащитность прячется в углах губ.
От того, кто победит, зависит судьба Колечки. И судьба Ивана зависит. Иван попал в тот же ряд, что и Слепота. Скоростной лифт поднимает его наверх, и как только Иван достигнет верхнего этажа, на котором сейчас восседает Слепота, перестанет видеть и слышать тех, кто остался внизу. Не из жестокости и чувства превосходства. Просто потому, что далеко внизу остались, не видно!
— Пойдём со мной на приём! — позвал Меркурий.
Марья поняла: они приехали и разговор окончен.
Она покачала головой:
— Сегодня мамин день рождения. Я очень устала и не сумею соответствовать… ну, улыбаться. Я вам испорчу обедню.
— Жаль, — сказал Слепота, — тебе было бы полезно встряхнуться и снова побывать в обществе. — Он неожиданно обнял её и крепко поцеловал в щёку. — Спасибо тебе, что пришла ко мне. Я скучал эти годы о тебе. Я сделаю всё, что смогу, для Николая. Если смогу. Ты знаешь его характер: вполне может применить приёмы бокса, волей-не-волей заставит схватиться за ружьё! Но обещаю стать козлёнком, даже если он налетит с кулаками. Водитель отвезёт тебя домой. Спасибо тебе, Маша.
Он вышел, но тут же вернулся — снова влез в машину. Глядя в упор на неё, сказал: